Туське не нравилось. Пусть не думает.
Детей было уже трое, но хотелось своего, общего, и лучше девочку. Саша тоже хотел девочку, прямо так и говорил: «Очень мне доченька нужна, Оленька».
Перед дачным сезоном Туся увезла детей в Коктебель – муж должен был сменить ее через полсрока. Саша одиноко домучивался у ипподрома, больше не интересуясь забегами. Жить было трудно, и надо было что-то решать – при категорическом отсутствии денег.
Туся тоже тосковала в Коктебеле – вода была холодная, дети не боялись, а она не хотела купаться. Ни разу не окунулась.
Общаться было особенно не с кем. Что делали? Собирали камни!
Здесь отдыхала знакомая редакторша с киностудии с внуком. Рассказывала, как приезжала в Коктебель девочкой с родителями и они общались с Волошиным. А потом хоронили. Тусю потрясло, что перед ней человек, который знал живого Волошина. Это в голове не помещалось.
Они все поднялись на гору к могиле Волошина. Дети и там собирали камушки. А Туся просто постояла. Она вспомнила, что Саша просил сходить в музей и передать от него привет хранителю. Пошла. Отыскала. Ей очень хотелось с этим Володей-хранителем поговорить о Волошине и о Саше. О Саше больше. Но в музее был ремонт. Ей с трудом удалось повидать этого Володю. И тот довольно равнодушно сказал спасибо и ушел ругаться с прорабом, который, как всегда, не понимал простых вещей.
Туся ушла. Еле дождалась приезда своей смены.
Это было на вокзале – приезд и отъезд. Дети и муж очень трогательно помахали ей вслед, и соседка по купе, с виду хиппи с большим рюкзаком, набитым камнями, умилилась: какая хорошая семья, какой муж, какие дети! Туся молча согласилась.
Хиппи взяла на себя инициативу и рассказывала свою жизнь до самой Москвы. Пропагандировала женскую свободу, восторгалась независимостью американок, которые борются за равенство во всем: и в оплате работы, и в выборе партнера, и при этом завидовала тихим семейным радостям. Тусю никогда не волновали принципы оплаты, потому что ей платили или не платили совершенно так же, как и мужчинам. А уж в выборе партнера она не собиралась ни с кем советоваться. Тихие семейные радости у нее тоже были. Она не видела смысла перебивать болтливую хиппи.
В Москве на платформе стоял Саша – такой дорогой, такой любимый, такой счастливый. Туся бросилась к нему и крепко прижалась животом, в котором уже жила Оленька.
Хиппи, обалдев, смотрела на эту встречу. У нее рушились моральные устои. И она поняла, что обманулась в этой семейной идиллии. И лучше продолжать хипповать и никому не завидовать. Она подняла свой неподъемный рюкзак с коктебельскими камнями и побрела к метро.
Стройка века
Туся, беременная повариха, варит два котла еды – суп с мясом в одном и две пачки макарон в другом. Команда строителей спит в сарае возле летней колонки. Саша мотается по складам в поисках всего – гвоздей, досок, балок, песка. Нет ничего.
Дети с восторгом наблюдают за стройкой. Самые лучшие каникулы.
Вечером все ходят на пруд купаться.
Поздно начали строить – в начале июля. Просто жить негде. А детей куда? А самим куда?
Бригада интеллигентная: бригадир-«бугор», доктор физических наук, два его зама – молодые инженеры. Два настоящих спеца – строители.
Строят по учебникам. Но выхода нет. Дом растет на глазах со всеми своими удачами и недочетами.
На запреты, на ограничения Татьяна истратила все нервы и силы, добиваясь разрешения на «восстановительный» ремонт. Получила.
Пока лето – можно жить беспечно. А потом? Лучше не думать.
Их стройка была первой в дачном поселке, в котором никто не строился с послевоенных времен – не было денег, не было разрешения и не было необходимости: дома стояли крепкие, построенные на века. Но рассчитанные на летний сезон. Заборов не было – все знали, что вон за теми кустами черной смородины начинается другой участок, а вот за малиной – любимые соседи, к которым тропа была вытоптана детьми основательно. Даже в дождь оставалась неразмытой.
Саша, который не был похож на человека, который умеет забивать гвозди, совершал ежедневные подвиги. Добывал, уговаривал, обнаруживал, добивался и доставлял.
Невыносимые обстоятельства требовали сверхусилий.
Но соседи и просто знакомые советовали заморозить стройку и поискать, пока не поздно, жилье в зимнем доме, и лучше в Москве.
Времена были самые глухие и безнадежные в политическом смысле: те, кто имели приличные условия, имели, но другим не давали. Это называлось «трамвайный закон», сформулированный еще в годы первобытного коммунизма: везунчики, которым удалось влезть в набитый трамвай, не желали никого больше впускать, а, наоборот, руками и ногами выпихивали новеньких, жаждущих прокатиться.
Летняя сказка заканчивалась – не удавалось построить дом с самого начала на новом месте с нуля за два месяца.
Самым душераздирающим было прощание со своими друзьями-соседями, деловито заколачивающими свои отслужившие сезон дома, доски ложились крест-накрест на окна. Все переезжали в свои московские квартиры, оставляя простор леса и нескученность обитания в угоду гарантированному отоплению и горячей воде в совмещенной ванной.
Выключался летний водопровод. А зимняя колонка была в конце улицы примерно через километр.
Туся, с животом, впала в истерику и умолила друзей не перекрывать летнюю воду. Те согласились, входя в обстоятельства. Разрешили подождать до белых мух. Потом неожиданно грянул сильный мороз, и не стало у них у всех никакой воды. Саше приходилось носить ведра от дальней колонки. Утром и вечером.
Все силы ушли на выживание. Куда-то исчезли легкость и нежность.
Котлы, грузовики, осенью пришли крысы и холод. Потом ушли рабочие, потому что кончились деньги.
Рванули из последних сил в сентябре. Туся, на сносях, прошла пешком пять километров лесом в аэропорт, там был телефон-автомат. Она раскрыла записную книжку и стала звонить подряд всем своим друзьям, знакомым, родным. Набрала пятнадцать тысяч. Вызвали бригаду обратно.
Выпал очень ранний снег, в самом начале октября.
Дети пошли в сельскую школу у станции. И это стало спасительным решением. Там уже учились дети некоторых зимующих жителей, которые вместе с деревенскими ходили туда лесной дорогой.
Саша сходил, поговорил с директором, тот долго и придирчиво спрашивал:
– Вы отец? Нет? А кто? Дядя? А с какой стороны дядя – отца или матери?
– Матери, – согласился Саша.
Туся ходила в своем красном с меховой подкладкой плаще в неблизкий магазин. Плащ поистрепался и облез, а ведь это был тот самый, в котором она горделиво прохаживалась по ялтинской набережной.
Что-то облезло и истрепалось в душе. Буднично жили. Саша уезжал ранней электричкой в город и возвращался последней после вечерней смены. Буднично ужинали. Туся упорно пекла пироги, потому что это было последнее средство сохранить видимость человеческой жизни. Но из старой плиты вдруг завоняло дохлыми мышами, и с пирогами было покончено.
Когда возник перерыв в стройке, детей отправили к отцу и махнули прямо из аэропорта в Ригу. Там гастролировал мурманский театр, в котором шли их пьесы. На гастроли привезли его спектакль.
Это были три дня нормальной жизни – с паркетным полом, с теплым туалетом, с прогулкой по красивому городу, с театром, в котором актеры играли Сашину пьесу. Ее радовали яркий уличный свет, пирожки с ревенем, дым каминов из труб, медленный неторопливый трамвай и море. Море. Все равно какое море.
Они подышали воздухом цивилизации, как будто побывали за границей. В иной цивилизации. Актеры, игравшие Сашину пьесу, были знакомы с ней по ее пьесе, которую там, в Мурманске, тоже еще играли. Туся ожила – она живет не зря. Приободрилась. Стала думать про новую пьесу.
Когда вернулись обратно, белье, повешенное ею на веранде, оставалось таким же мокрым, как и три дня назад. Вернулось отчаяние.
Ужас идет на спад
Им на помощь бросились друзья. Везли деньги. Везли заветные гвозди. Везли еду.
Вернувшаяся бригада в срочном порядке закрыла крышу, организовала две комнаты в нижнем этаже. Сомнительного вида водопроводчик провел зимнюю воду. А уже лежал снег.
Перебрались из крысиной хибары – успели перед самым морозом.
Умелые друзья перекинули воздушку с хибары на новый дом, и загорелся электрический свет, а с ним пришло тепло. А еще надо было гнать газовые трубы, и не было канализации, а еще дожидались своей очереди два откуда-то чудом найденных по соседям поношенных аппарата – газовый отопительный котел и нагреватель воды.
И все
