всегда думала, что рано или поздно бросит все, чтобы осуществить свою мечту. И вот этот момент настал.
«А когда нужно сдать?»
Сразу после этого разговора она сообщила начальнику о своем решении уволиться с должности арт-директора журнала. Ее попросили поработать еще два месяца, и это время пролетело незаметно. В ее последний день в редакции все плакали.
— Ты уверена? — спросила Ева, когда они вместе возвращались домой по Навильи[8]. Остановилась и взглянула на Франческу. — Ты сумасшедшая. Это дело всей твоей жизни.
Но Франческа не испытывала никаких сомнений. Массимо получил прекрасную возможность реализоваться, его карьера шла в гору. Результат, заработанный страстью и талантом.
Ее муж станет преподавать на кафедре биологии и охраны окружающей среды, начнет участвовать в престижных международных исследованиях. Достойная награда за все, чем он пожертвовал. А она теперь сможет работать в любом городе, в любом месте, ее карьера будет такой же яркой, как и вся жизнь. И начнется она с чистого листа: в другом городе — городе, который она полюбит, городе, тонущем в солнечном свете, — в Риме, в собственной квартире.
Франческа трепетала от радости. Новое жилье оказалось просторным, полным света; все новенькое, с иголочки. Франческе показалось, что дом шагнул ей навстречу со словами: «Дорогие мои, все вы, четверо, я так ждал вас». Анджела прокралась в гостиную и бросилась на белый диван. На кресле лежали пакеты.
Гостиная была забита чемоданами; между аквамариновым с желтыми колесиками и огромной косметичкой с медными молниями затерялись Синьор Пеппе, плюшевый медвежонок Анджелы, и Дьявол — медвежонок Эммы, размером поменьше. Генерал так обозвала младшую сестру, когда Психо разорвала пополам ее игрушку. Набивка Синьора Пеппе вылезла наружу, будто его стошнило собственными внутренностями.
«Дьявол, а не ребенок», — сказала Анджела, серьезно глядя на плюшевого мишку. Теперь живот Синьора Пеппе пересекал грубый вертикальный шов, как после операции на открытом сердце, Яркое солнце отважно проникало в дом через окно. Все было идеально.
Довольная Франческа села рядом с дочерью и проверила телефон. Четыре непрочитанных сообщения. Важных только два. Ева: «Я уже скучаю по тебе, подруга, но уверена, что все будет замечательно. У тебя прекрасная семья, и это все благодаря тебе, удачной поездки, дорогая, я скоро к тебе приеду!!!» (Ева жила с сыном-младшеклассником в районе Порта Романа, в нескольких шагах от их миланского дома.)
Отец: «Удачи, котенок». Он до сих пор называл так ее, а теперь еще и внучек. Котенок, котенок два, котенок три. Это все, что они могли выжать из своих отношений. Пусть лучше так.
— Фра? — из спальни вышел сияющий Массимо. — Иди сюда, посмотри.
Эта комната оказалась именно такой, о какой они мечтали: большая, полная света, сияющая белизной. Они посмотрели друг на друга. И для картин нашлось подходящее место. В углу уже стоял распакованный манеж для младшей дочери, Франческа положила туда Дьявола. Руки наконец освободились, и она смогла обнять Массимо.
— Тебе не кажется, что дом с нами поздоровался? — спросил он и тут же закрыл тему: — Ну да и ладно.
«А знаешь что? — хотелось ей ответить. — Я тоже об этом подумала».
— Это прекрасная квартира, — сказала Франческа.
Она поцеловала Массимо, и он поцеловал ее; они повторяли снова и снова, и его рука слегка коснулась ее колена, затем бедра, а затем голой кожи под клетчатой юбкой, поднялась выше, медленно, и она почувствовала, как у нее сладко закружилась голова — восхитительно, — как вдруг из другой комнаты раздался голос.
— Солнце высоко, пора обедать, — приказала Генерал.
— Это ты виноват, ты ее научил, — засмеялась Франческа.
— Как прикажете, Генерал! — Массимо тоже засмеялся и пошел к Анджеле.
Франческа легла на двуспальную кровать — такая огромная и удобная, так приятно лежать — и подумала о них с Массимо, обнаженных, о его руках, о его поцелуях, о его прикосновениях. Она сладко вздохнула и прикрыла глаза, улыбаясь в потолок. Подняла веки.
Потом сняла очки. Без них она ничего не видела. Она пробовала пользоваться контактными линзами, но дело было заведомо проигрышным. Кроме того, ей нравились очки. И Массимо нравились. Он говорил, они придают ей женственности. Франческа открыла глаза. Она заметила на потолке какое-то темное пятнышко — наверное, плесень. Нет, не плесень: оно двигается, дышит.
Франческа приподнялась на локтях, присмотрелась. На потолке и правда что-то извивалось, вроде червяка, но толще и более слизистое. Нечто распухшее, словно обожралось чего-то — чего? — и вот-вот лопнет. Франческа снова надела очки. И собралась позвать Массимо, но странная штука перестала шевелиться. Франческа подождала. Ни малейшего движения. Теперь нечто на потолке казалось обычным пятнышком, ничего особенного.
Надо проверить — она поставила пометку в глубине сознания, в укромном уголке, куда даже хозяину иногда нет хода, — и выбросила из головы. Из гостиной доносились знакомые голоса. Франческа закрыла глаза.
«Ты с ума сошла, раз ушла из журнала. Это дело всей твоей жизни», — услышала она слова Евы. Улыбнулась.
Я не сошла с ума, я наконец-то свободна.
4
В дверь позвонили. Запыхавшийся Массимо заглянул в спальню.
— Да кто там, кто там пришел? Тут такой бардак.
Квартира и в самом деле была завалена коробками, которые привезла транспортная компания, и чемоданами.
— Мы только что переехали, — потянулась Франческа. — Беспорядок — это нормально.
Она встала с постели, бодрая как никогда.
За дверью оказалась элегантно одетая дама лет семидесяти — шелковая рубашка и черные брюки, пара старинных золотых серег, длинных, до плеч, простых, но в то же время элегантных, светлые короткие волосы уложены в изысканную прическу, в руках букет белых нарциссов — она выставила его далеко вперед, так что первым на пороге их дома оказался букет.
— Я могла бы испечь вам торт, — сказала она с едва заметным французским акцентом, словно погребенным годами общения на другом языке, — но побоялась отравить.
Она улыбнулась. Очаровательная открытая улыбка.
— Добро пожаловать в «Римский сад», — и дама смерила их взглядом миндалевидных льдистых глаз.
Третий человек, который поздоровался с ними за — сколько? За несколько часов? Четвертый, если считать дом.
Они не знали, куда ее усадить, гостиная больше походила на поле боя, и Эмма как раз проснулась. Говоря откровенно, Психо не просто просыпалась, как остальные дети. Она восставала, словно одержимый бесами.
Массимо пошел за девочкой, а Франческа попыталась освободить стул, чтобы усадить синьору. Та и бровью не повела, ее не смутили ни раздрай вокруг, ни вопли Эммы. Она расчистила место на столешнице из белого дерева и небрежно уронила букет на блестящую поверхность, как
