что я очнулся, и возбужденно зашумели. Сначала я не понимал, на каком языке они говорят. Их речь, казалось, состояла из одних глухих согласных. Но прислушавшись, узнал несколько видоизмененный английский. Они стали по одному осторожно подходить ко мне, чтобы не напугать, будто я был птенцом, выпавшим из гнезда, или олененком, отбившимся от матери.
— Мы уж думали, что ты не очухаешься.
— Ты голодный?
— Пить хочешь? Принести тебе воды?
Они подобрались ближе, и я смог их рассмотреть.
Они были похоже на племя потерянных детей. Шесть мальчиков и пять девочек, худые и гибкие, с кожей, потемневшей от солнца и грязи. Они были одеты в потертые шорты или старомодные бриджи. Трое или четверо носили потрепанные кофты. Никакой обуви, подошвы их ног были твердые и мозолистые, как и ладони. У всех — длинные лохматые волосы, свободно вьющиеся у одних или завязанные в узлы у других. У большинства во рту виднелись молочные зубы, хотя у некоторых на месте выпавших зияли дырки. Только у одного, который выглядел старше остальных, в верхнем ряду красовались два взрослых зуба. У всех были приятные, мягкие черты лица. Когда они всматривались в меня, в уголках их блестящих глаз собирались морщинки. Они не были похожи на тех детей, которых я видел раньше. Скорее они напоминали стариков с телами беспризорных детей.
Они называли себя феями и эльфами, но были совсем не такие, как в книжках и фильмах. Ничего похожего ни на гномов из «Белоснежки», ни на мальчиков-с-пальчик, ни нажевунов, разных там брауни, карликов или тех полуобнаженных духов с крылышками, как в начале диснеевской «Фантазии». Никаких рыжеволосых лилипутов в зеленом, которые ходят по радуге. Никаких помощников Сайты и прочих огров, троллей и монстров из книг братьев Гримм или Матушки Гусыни. Просто мальчики и девочки, застрявшие во времени, вечно юные, дикие, как стая бездомных собак.
Девочка, коричневая, как лесной орех, села рядом со мной на корточки и пальцем стала чертить на земле узоры.
— Меня зовут Крапинка, — фея улыбнулась и взглянула на меня. — Тебе нужно поесть.
Взмахом руки она подозвала к нам своих друзей. Те поставили передо мной три миски: в одной оказался салат из листьев одуванчика, водяного кресса и грибов, в другой — целая гора ежевики, а в третьей — куча жареных жуков. От жуков я отказался, а салат и ежевику съел с удовольствием, сполоснув их холодной водой из выдолбленной тыквы. Они пристально наблюдали за мной все время, пока я ел, о чем-то перешептывались и улыбались, когда сталкивались со мной взглядами.
Затем три девочки подошли ко мне, чтобы забрать посуду, а еще одна принесла мне штаны и захихикала, когда я начал натягивать их на себя под одеялом. А потом и вовсе расхохоталась, когда я принялся неловко застегивать пуговицы на ширинке. Я был этим занят и потому не смог пожать протянутую руку их лидера, который решил, что пора познакомиться и представить всех остальных.
— Я — Игель, — сказал он и рукой откинул со лба прядь светлых волос. — А это Бека.
Бекой оказался невероятно похожий на лягушку мальчик, который был на голову выше всех остальных.
— Луковка, — показал он на девочку, одетую в полосатую мальчишескую рубашку и штаны с подтяжками. Она шагнула вперед и, защищая глаза от солнца ладошкой, прищурилась и мило улыбнулась мне.
Я тут же покраснел до самых корней волос. Кончики ее пальцев были зеленого цвета. Как оказалось позднее, это из-за того, что она постоянно рылась в земле, выкапывая дикий лук, который очень любила. Когда я закончил одеваться, то приподнялся на согнутых локтях, чтобы получше рассмотреть остальных.
— А я — Генри Дэй, — прохрипел я каким-то чужим голосом.
— Привет, Энидэй, — улыбнулась Луковка, и все одобрительно рассмеялись.
— Энидэй! Энидэй! — начали скандировать они, и крики их отзывались в моем сердце. С этого момента меня стали звать Энидэй, и вскоре я забыл свое настоящее имя, хотя иногда оно всплывало в памяти, но не отчетливо: то ли Энди Дэй, то ли Энивэй[6]. После того крещения моя прежняя личность начала исчезать — так младенец забывает все, что случилось с ним до рождения. Утрата имени — начало забвения.
Когда приветственные возгласы поутихли, Игель представил мне остальных, но их имена смешались у меня в голове. По двое и по трое они исчезали в замаскированных норах вокруг поляны, а потом появились снова с мешками и веревками в руках. Я испугался, не планируют ли они снова «крестить» меня в реке, но никто не обращал на меня внимания. Они явно к чему-то готовились, и вид у них; был озабоченный. Игель подошел к моей лежанке.
— Мы уходим на охоту, Энидэй. А тебе лучше остаться и поспать. У тебя была трудная ночь.
Когда же я попытался встать, рука его властно легла на мое плечо. Пусть он и выглядел как шестилетний ребенок, но сила у него была как у взрослого.
— Где моя мама? — спросил я.
— С тобой останутся Бека и Луковка. Отдыхай.
Он издал звук, похожий на собачий лай, и тут же вокруг него сгрудилась вся стая. Бесшумно, молниеносно, прежде, чем я успел хоть что-то возразить, они исчезли, растворившись в лесу, как оборотни. Задержалась немного только девочка по имени Крапинка. Она повернулась ко мне и сказала:
— Теперь ты один из нас.
И умчалась вслед за остальными.
Я смотрел в небо и боролся со слезами. Далеко в вышине плыли облака, заслоняя летнее солнце. Их тени скользили по верхушкам деревьев, перебегали через поляну, на которой находилась наша стоянка. Раньше я много раз бывал в этом лесу — один или с отцом, — но никогда не заходил так далеко. Каштаны, дубы и вязы были здесь гораздо выше, а лесной сумрак, окружавший поляну, казался почти непроницаемым. Дальше от кострища, тут и там, стояли замшелые пни, лежали поваленные деревья. На скале, на которой недавно сидел Игель, грелась на солнце ящерица. По ковру из палых листьев ползла черепаха. Когда я привстал, чтобы получше ее рассмотреть, она спрятала голову под панцирь.
Я встал. Мой побег оказался ошибкой, я был ошеломлен и растерян. Больше всего на свете мне хотелось сейчас очутиться в своей постели, и чтобы рядом была заботливая мама, слушать, как она поет колыбельные моим маленьким сестренкам, но мои мечты наткнулись на холодный, пристальный взгляд Беки. Рядом с ним Луковка, напевая что-то себе под нос, играла в «плетенку». Мелькание ее быстрых пальцев завораживало. Измученный, я снова лег. Несмотря на
