– Картер. Меня зовут Картер. Просто Картер.
– Значит, этого вы не забыли. Отрадно слышать. Молодой господин Джонс, на самом деле вы хотите спросить у своей матушки: «А как прошел твой день?»
– На самом деле я хочу сказать…
– Потому что у вашей матушки день выдался очень долгий, со всевозможными неприятными новостями из области автомеханики. Прошу извинить за то, что я прервал вас, когда вы меня прервали…
– Как там джип? – спросил я.
– Джип при последнем издыхании, – сказала мама.
– Ты точно знаешь?
Дворецкий скосил глаза на меня.
– Говоря простонародным образным языком механика, этот конь свое отбегал.
– И что же нам теперь делать?
– Картер, – сказала мама, – давай сначала просто доедем до дома.
– Наш джип умер? – спросила Эмили. По ее голосу было понятно: сейчас разревется.
– Ну что ты как маленькая, – сказал я.
– И вовсе я не маленькая, – сказала она.
– Картер, – сказала мама и включила Супервзгляд.
И мы поехали домой на Баклажане, и дворники, шурша, ходили влево-вправо, влево-вправо, влево-вправо, а в остальном внутри этой дурацкой фиолетовой машины царила мертвая тишина.
Когда мы вошли в дом, Нед нас уже поджидал – и он снова здорово разволновался, запрыгал на коротеньких ножках, заливисто залаял – он так спрашивает: «Где вас носило?» – и не унимался, пока его не стошнило. Я хотел было воспользоваться шансом и отнести рюкзак наверх, но Дворецкий не дремал.
– Молодой господин Джонс, – сказал он и указал рукой на… на это самое…
– Но это вроде ваша обязанность, разве нет? – сказал я.
– В чрезвычайных обстоятельствах. В том случае, если бы я нанялся к вам уборщицей, я выполнял бы ее регулярно. Но для вас я не уборщица. – И он протянул мне рулон бумажных полотенец и пластиковый пакет.
– У нас обычно мама…
– И ваша матушка тоже не уборщица, – сказал Дворецкий.
– А я, значит, уборщица?
– В таких случаях – да, – сказал Дворецкий.
Я взял рулон бумажных полотенец и пластиковый пакет.
Опустился на колени.
Мерзкое занятие.
Когда я разделался с этим делом, Дворецкий протянул мне поводок Неда.
– На улице дождь, – сказал я.
Дворецкий пошел в прихожую, вернулся со своим зонтом – спутниковой тарелкой и протянул его мне.
– Обычно я не выгуливаю Неда сразу после школы, – сказал я. – Люблю немножко поваляться.
– А вот и наглядное подтверждение – у Неда отвис живот. Но есть и прекрасная новость: дисциплина поможет изменить привычки.
– Ну ма-ам… – сказал я.
– Просто обойдешь вокруг квартала, – сказала она.
– Вокруг квартала? – переспросил я. – Пока дойду обратно, насквозь промокну.
Энни захихикала.
– А мисс Энн тем временем успеет позаниматься фортепиано, – сказал Дворецкий.
– Я больше не беру уроки музыки, – сказала она.
– Этот пробел в образовании мы – вы и я – восполним.
Энни стало не до хихиканья.
– Это несправедливо, – сказал я.
– Ваше возражение не относится к делу, – сказал Дворецкий.
– В смысле?
– Призывы обойтись с ними справедливо – беспрерывное, но не пробуждающее сочувствия нытье тех, кто живет при республиканском строе. Мы же, монархисты, отдаем себе отчет, что самое лучшее – взяться за дело, которое надлежит сделать. Итак, молодой господин Джонс, возьмитесь за дело.
Я пошел выгуливать Неда.
Австралийская тропическая гроза – а она весь день то утихала, то опять устраивала ливень, гром и молнию – выждала, пока мы выйдем, и снова обдала нас водой, подобравшись сбоку. Я даже не пытался загораживаться зонтом – спутниковой тарелкой. Думал, Нед сразу запросится домой, так что погуляем минутку и назад. Но он не стал проситься домой.
Нед наслаждался. Бегал по лужам – а они были ему по брюхо; уши у него развевались на ветру, глаза он прижмурил, нос вскинул кверху; и он налил на азалии перед домом Кечумов, и на рододендроны перед домом Бриггсов, и на живую изгородь из падуба перед домом Роккаслов, и на петунии перед домом Кертджи, а потом накакал у ворот Билли Кольта – я рассудил, что так этому дураку Билли Кольту и надо, он же слил всем новость про Дворецкого; – а потом Нед еще раз сделал свои дела в лилейниках у другого столба ворот Билли Кольта, а потом мы пошли домой, потому что уже слегка продрогли, да и из Неда столько вылилось и вывалилось, что вряд ли внутри что-то оставалось.
А когда мы пришли домой, на кухне было фантастически тепло. Для Неда на полу уже был постелен тряпичный коврик, а меня ждало махровое полотенце, и Дворецкий велел мне пойти наверх, переодеться в сухое и сразу же спуститься. Я сделал, как было велено, и, вернувшись на кухню, увидел на столе только что испеченное печенье с шоколадными крошками и кружку. Из кружки шел пар.
– Что это? – спросил я.
– Чай с молоком и сахаром, – сказал Дворецкий.
– Я чая не пью.
– Молодой господин Джонс, все цивилизованные люди пьют чай.
– Ну, тогда, видимо, я не цивилизованный.
– Это утверждение роднит вас с викингами, гуннами, пестрыми ордами варваров и всевозможными бродячими разбойниками. Я позволил себе вольность положить больше сахара, чем можно было бы ожидать в норме.
Я отхлебнул немножко. И еще немножко. Очень даже ничего.
– Отстой, – сказал я.
Дворецкий вздохнул. – Разве обязательно вновь и вновь афишировать, что вы во всем американец?
– А знаете, я вроде бы в этом кой-чего понимаю: я ведь помню, кто я, но если я ошибаюсь, вы так мне и говорите, – сказал я. – Мы же в Америке, так? В смысле, мне и полагается быть американцем, так?
Дворецкий снова вздохнул. – Полагаю, молодой господин Джонс, нам будет необходимо прийти к компромиссу.
«Вот-вот», – подумал я.
4
Поворот вслепую
Когда бетсмены, совершив перебежку, касаются битами земли и бросаются бежать обратно, бетсмен, оказавшийся лицом к той части поля, куда был отбит мяч, должен прикинуть, успеют ли он и второй бетсмен совершить еще одну перебежку до того, как мяч вернут в игру. Если бетсмен оборачивается лицом к противоположной стороне поля, то есть «поворачивается вслепую», – а это опасная привычка, – он не увидит, какая ситуация на поле, и при попытке совершить перебежку может выбыть из игры. Поворот вслепую – дело рискованное.
