Сумерки. Субботний день окончательно уступал права субботней ночи: футбольные фанаты уже рассеялись подобно туману, а время театралов и любителей клубной жизни еще не наступило. Мне повезло: большую часть пути я сидел, хотя в вагоне и попахивало прогорклым жиром недавно съеденного «биг-мака».
Справа от меня парень читал «Гардиан», и я, заглядывая ему через плечо, читал его тоже.
Так, мой любимый политический бокс в самом разгаре: тори собираются пустить кровь своему недавнему лидеру; министр внутренних дел отрицает грубое злоупотребление должностным положением и не желает снимать судебный запрет, мешающий СМИ рассказать, в чем именно злоупотребление заключается; билль о правах мертвых возвращается в палату общин на третье чтение…
Естественно, на деле предлагаемый билль имел другое название, если не изменяет память, — «Акт о переопределении законодательного статуса сверхъестественных сил», однако таблоиды тут же его усекли, и из всех вариантов лучше всего прижился «билль о правах мертвых», хотя лично я предпочитаю «акт о живых, пока не доказано обратное».
По сути, правительство пыталось провести законопроект через парламент, дабы получить возможность добавлять существенные постскриптумы по всем ранее принятым законодательным актам. Дело заключалось не в том, как именно должен был работать новый закон, а кто попадал в сферу его действия.
Основная цель — обеспечить мертвых правовой поддержкой; здесь и могла начаться потеха, сулящая работу миллионам юристов до скончания веков. Ведь мертвые и восставшие бывают разными: классов и видов больше, чем песчинок на пляже или сериалов на кабельном телевидении. Как их разграничить? Где провести черту? Какая степень материализации необходима, чтобы считаться полноправным гражданином?
Эти и многие другие вопросы активно обсуждались в палатах лордов и общин, а эксперты склонялись к мысли, что если проект выставят на всенародное голосование, он наверняка будет отклонен. Однако казалось, рано или поздно придется смириться с тем, что старые определения жизни и смерти ни к черту не годятся, а люди, не понявшие намек, когда сердце перестало биться, а тленные части тела зарыли под землю, находятся пусть под минимальной, но защитой закона.
По-моему, мертвые были с нами всегда, просто до определенного момента вели себя довольно сдержанно. Или просто многим из них не хотелось воскресать.
Насколько помню, в детстве даже особых разграничений не проводил; просто у одних людей были руки, за которые я держатся, и колени, на которых я сидел, а с другими такого не получалось: вместо рук и коленей пустота. Методом проб и ошибок я понял, кто есть кто, а чуть позднее научился не рассказывать о тех, «других» взрослым: они ведь не всегда видят или слышат печальную женщину в мясном отделе «Сейнзбериз», ребенка, одиноко застывшего посреди оживленной дороги, грязно ругающегося бродягу, проходящего сквозь стены гостиной.
Особых неудобств мои секреты не приносили, я скорее удивлялся им, чем тяготился, а что призраков нужно бояться, впервые узнал из детских страшилок. «Привидения, призраки, — подумал я тогда, — вот как называются „другие“!»
Первым призраком, создавшим какие-то проблемы, была моя сестренка Кэти, и получилось так, потому что я знал ее при жизни. На моих глазах папа принес ее искореженное тельце домой. Я видел, как он всхлипывает и отбивается от людей, пытающихся ему помочь. Кэти прыгала через скакалку на улице, которая фактически считалась «игровой», закрытой для транспорта («С 8 утра до захода солнца сквозной проезд запрещен»). Фургон службы доставки ехал слишком быстро для такой узкой улочки: косой удар — Кэти взлетела в воздух на добрых три метра и, по всеобщему мнению, мгновенно умерла. А водитель даже не притормозил. Впоследствии папа долго ходил по соседям, пытаясь выяснить, какой фирме принадлежал фургон: ему очень хотелось отыскать водителя раньше полиции. К счастью для них обоих, люди отвечали по-разному: «Гордость хозяйки»,[5]«Печенье „Джейкобз“», «Метал бокс»,[6]так что в конце концов затею пришлось оставить.
Мне было шесть лет. В таком возрасте по-настоящему не горюешь, а лишь пытаешься понять, в чем дело. Что Кэти умерла, вроде бы понятно, только как понять саму смерть? Из ответов взрослых получалось: это какое-то изменение, но насколько постоянное и как его воспринимать, каждый объяснял по-своему.
Лишь в одном я не сомневался: на небеса к Господу моя сестренка не попала. В ночь после похорон, около полуночи, она вошла в детскую и попыталась забраться на мою кровать, где обычно и спала, потому что в доме была только одна детская и лишь две кровати на троих детей. Меня испугала широкая кровавая рана на лбу Кэти, раздавленное плечо и облепленный гравием бок, а вот сестренку явно расстроили мои крики. Дальше стало еще хуже.
В то время родители сами едва держались и чисто физически не могли меня успокоить, поэтому решили отвезти к доктору. Тот заверил: после такой моральной травмы, как потеря сестры, ночные кошмары — дело вполне естественное, и прописал какую-то сладкую дрянь в больших дозах.
Другими словами, проблему пришлось решать самостоятельно. Именно так я и понял, что умею изгонять нечисть.
После двух недель ежедневных приходов Кэти я попытался ее прогнать, используя весь имеющийся у шестилетнего мальчишки арсенал оскорблений и грубостей. Сестренка лишь с удивлением на меня смотрела. Но стоило запеть «Раз — костер мы разведем. Два — сестру на нем поджарим», — грустный маленький призрак будто всхлипнул и начал мерцать, как лампочка, которая вот-вот перегорит.
Сообразив, что усилия скоро увенчаются успехом, я выложил весь небогатый репертуар известных мне песен. Кэти пыталась что-то сказать, но я слышал лишь собственный хриплый голос. Когда в детскую ворвались потерявшие терпение родители, сестренка уже исчезла.
Она исчезла, а я ликовал: кровать снова стала моей! Казалось, я сильнее смерти, чем бы она ни была, у меня имелось оружие, способное ее подчинить, — музыка. Процессом подчинения я заинтересовался не на шутку: методом проб и ошибок выяснил, что свист куда эффективнее пения, а еще лучше игра на флейте или тинвистле. У разных людей подобный талант проявляется по-разному, но в моем случае главным оружием является именно музыка.
Прошли годы, прежде чем я снова вспомнил застенчивую худенькую девочку, которая коллекционировала резинки для волос, по непостижимой причине носила их сразу все на запястье — получался большой пестрый бублик — и делилась завтраком, когда я променивал свои чипсы и бутерброды на наклейки с кадрами из «Сумеречной зоны»,[7]что вкладывались в жвачки. Прошли годы, прежде чем меня заинтересовал вопрос: куда же делась сестра, после того, как я ее прогнал.
