стало уютно в обществе этих людей. — Наталия Георгиевна не назвала вам мою фамилию. Думаю, она сделала это сознательно.
— А у нас не принято фамильничать.
— Дело не в этом, а в том, что моя фамилия… — она сделала паузу, — моя фамилия Зверева.
— Нет, Дарья Зверева, ты не просто хорошая, ты очень хорошая девочка. Тем более милости просим в наш зверинец! — Леша театрально раскланялся.
Раздались дружные аплодисменты. Спектакль закончился, публика была в восторге.
* * *
Саша была в разводе десять лет. Кроткая и с виду покорная всему, в самые решительные моменты она могла собраться и тогда действовала четко, без сантиментов. Она любила своего мужа, безвольного, слабодушного, завистливого человека. Любила таким, каким он был на самом деле. Ей казалось странным, когда женщины, рассказывая о своих мужьях, делали удивленные глаза и возмущались: «Нет, ты представь, Сашуль, мы женаты пятнадцать лет, я знаю его как облупленного — и вдруг такое выкинуть. Уму непостижимо!»
Нет, это был не ее случай. Она никогда не верила в то, что любовь слепа. Саше она всегда представлялась зрячей. Так и жила. Если б кто-то сказал, что ее муж способен на подлость, она не удивилась бы и не возмутилась. И это она про него знала. Но одно дело знать, другое — с этим столкнуться. Бог не уберег. Кто-то из «доброжелателей» донес, что видел, как Сашин муж приходил к ее отцу просить деньги на содержание сына. Любовь как отрезало. Объясняться с мужем Саша не стала. Она придерживалась правила: если надо объяснять, объяснять не надо. И хотя изредка делала исключения, для подлости — а именно так она расценила поступок мужа — исключений быть не могло.
Как нередко бывает, стоит только начать — и пошло-поехало. Следом за одной подлостью явилась другая. Их большую квартиру в добротном доме на Остоженке бывший муж быстро разменял на комнату в коммуналке в центре Москвы для себя и крохотную двухкомнатную квартиру в очаковской тьмутаракани. В полной мере размах его подлости обнаружился меньше чем через год. Дом, куда переехал бывший, приглядела одна крутая фирма и купила его. Жильцов коммуналок расселили по отдельным квартирам. Стало ясно, почему бывший муж выбрал именно этот вариант и так торопил Сашу с переездом. Он-то знал о намерении фирмы прибрать дом к рукам — об этом ему рассказал приятель, который там работал. За все эти годы папаша видел сына два-три раза. О том, чтобы он прописал мальчика к себе, не могло быть и речи. К тому же бывший не долго грустил и обзавелся новой семьей. Переехав в очаковские «хоромы», Саша сделала небольшой косметический ремонт. Тем и ограничились.
Галина Васильевна полулежала на кровати в комнате внука. На столике у изголовья лежали таблетки, пахло корвалолом. Она разглядывала потолок: «Побелить бы. И обои хорошо бы переклеить, — она провела рукой по стене, — тоскливые какие-то, выцвели совсем».
— Бабулик, — в комнату заглянул Андрей, — ну как ты тут, не передумала еще вслед за дедуликом коньки отбросить?
— Как ты смеешь так с бабушкой разговаривать?! — с возмущением крикнула из кухни Саша.
— Еще как смею! — огрызнулся сын. — А чего так убиваться-то?
— Андрей, оставь бабушку в покое, иди мой руки и за стол. — Она вышла из кухни, неся тарелку с дымящейся отварной картошкой. — Мама, пойдем, я уже все приготовила.
— Сашенька, — Галина Васильевна с трудом поднялась с кровати. На глаза навернулись слезы.
— Мама, прошу тебя, только не начинай.
— Я не об этом.
— Тогда что? Опять сердце?
— Слава богу, отпустило.
— Ну и пойдем. Картошка стынет.
— Сашенька, понимаешь, — мать извлекла из-под кровати рулон ватмана, — тут чертежи… я зашиваюсь…
— И что, плакать из-за этого? Какой пример ты Андрею подаешь?
— Ты не понимаешь, если я не сдам их послезавтра, меня не возьмут на это место.
— Тебе работы мало? Извоз, Арбат…
— Так мы бы от извоза отказались. Жалко ведь, если не возьмут, — Галина Васильевна обреченно опустила голову, — я это место полгода ждала.
— Мама, — Саша перешла на шепот, — давай потом поговорим. Не надо, чтобы Андрей слышал. Пойдем потихоньку, — она взяла мать под руку и, обращаясь к сыну, укоризненно воскликнула: — Андрей, почему ты еще не за столом?!
Андрей стоял у вешалки и шарил по полке в поисках шапки. Всем своим видом он показывал, что: а) его не поняли; б) смертельно оскорбили.
— Сынок, ты куда?
— У меня репетиция, — не повернув головы, ответил он.
— Подождет твоя репетиция. Ты что, не можешь посидеть с нами полчаса? — Саша поставила на стол тарелку.
— Я опаздываю.
Саша повысила голос:
— Андрей, ты с нами обязан сесть за стол.
— Я никому ничего не обязан! — Он решительно шагнул к двери.
— Нет, ты обязан помянуть деда! — Саша ринулась ему наперерез и, упершись руками в стены коридорчика, преградила путь.
— Он мне не дед! — зло процедил Андрей сквозь зубы. — Отойди от двери! Слышишь, отойди!
— Нет, не отойду, — в упор глядя на сына, сказала Саша.
— Андрей, — подала голос Галина Васильевна, — Андрюшенька, пожалуйста, прошу тебя.
Конечно, в глубине души он жалел бабулика и мать, но открыто показать, что дал слабину… Нет, в его планы это не входило. Он нарочито лениво развернулся на сто восемьдесят и взял курс на стол. Их старый круглый стол. Сколько Андрей себя помнил, он всегда стоял в середине комнаты — его вывезли из квартиры на Остоженке. Еще пару лет назад он уговаривал мать выкинуть рухлядь на помойку. Но когда за этим круглым столом на его четырнадцатилетии хватило места всем его гостям в количестве четырнадцати голов, он заценил этот многоуважаемый стол.
Не раздеваясь, сунув шапку в карман куртки, Андрей сел. Критическим взглядом обозрел сервировку стола.
— Нет, это не Ван Гог! Такое количество жратвы я видел только на картинах старых мастеров.
— Наполни рюмки. — Саша раскладывала картошку по тарелкам.
— Во жизнь! Мать, а мне как? До краев или символически?
— Символически.
— Оборзеть! Ща пойду водярой на преподавателя дышать.
— Андрюшенька, сними куртку. — Галина Васильевна подвинула к внуку тарелку с балыком.
— Мать, — он послушно снял куртку и наполнил рюмки, — ты ж меня за банку пива, если унюхаешь, целую неделю потом пилишь.
— И впредь пилить буду.
— Ну как, не чокаясь? — Андрей поднял рюмку. — Ладно, пусть земля ему будет этой… как ее, периной.
— Пухом, — поправила Саша.
— Во-во, пухом… прахом.
Они выпили. С минуту помолчали.
— Милиционер родился, — первым нарушив тишину, прокомментировал Андрей.
— Перестань болтать, ешь лучше.
— Мать, да у нас балык! Чума! Спасибо дедушке, что помер, я хоть балыка попробую.
Саша дала сыну
