устав от всей этой лжи и чепухи. Она оставила нас наедине и побрела на кухню. Пришелец поднял голову и посмотрел мне в глаза. В его взгляде уже появилось высокомерие, но чувствовалось, что он пока не хочет выпускать его наружу. Запах пота от подмышек смешивался с затхлым воздухом дома. Бабушка вернулась и протянула ему фотографию. «Минувшей ночью меня просили передать тебе, что она дожидается всех вас». Мужчина схватил снимок и стал в растерянности его разглядывать. На нем – моя мать вместе с другими подростками нашей деревни. На фото был и он сам: минувшие годы добавили ему второй подбородок, однако сохранили тупое выражение лица. «Не знаю, о чем это ты», – презрительно сказал он, возвращая фотографию. «Да брось, все ты знаешь», – ответила старуха, и надменность его как рукой сняло, осталась лишь дрожь в руках, как у человека, несущего огромную фигуру распятия во время религиозной процессии. Незваный гость повернулся, чтобы уйти, но наткнулся на меня; его лицо побагровело и тут же побледнело, а воротник рубашки взмок от пота.
Входная дверь сама собой громко захлопнулась, чтобы он не смог выйти на улицу. Нас окутал порыв горячего густого воздуха. В кухонном шкафу зазвенели стаканы и тарелки, ударяясь друг о друга. На втором этаже послышались звуки передвигаемой мебели, и будто кто-то выдвигал и задвигал ящики шкафов. Дом разозлился, как и мы с бабушкой, злость сквозила в каждой плитке, в каждом кирпичике. Мужчина стоял, как парализованный, у самой двери, весь в поту, трепеща и не в силах шевельнуться. Его губы дрожали, как от холода, хотя солнце уже палило нещадно и воздух с улицы был больше похож на огонь, чем на воздух.
Бабушка положила руку мне на плечо, и на меня нахлынули воспоминания обо всем случившемся за последние несколько месяцев. Арест, допросы, слезы матери, пресс-конференции и этот ребенок, ребенок, ребенок. Я сказала, что оставила дверь открытой, и мальчик вышел на улицу один. Что забыла закрыть дверь после того, как вынесла мусор, и что к тому моменту я работала непрерывно больше двенадцати часов и очень устала. Что просто оплошала на какое-то мгновение, а когда осознала это, он уже исчез. Я вспомнила все: на записях с камер было видно, как ребенок один уходит из дома; телеведущие утверждали, что пропажа двух человек, связанных с одной семьей, не может быть простым совпадением; соседи талдычили, что я вроде как несмышленая или умственно отсталая, и в любом случае – ленивая, потому что не училась и не работала, пока семья Харабо не наняла меня в виде одолжения моей бабушке, которая прислуживала им, пока не вышла замуж.
Все это снова на меня навалилось. Не знаю, смогу ли рассказывать дальше, такая тоска меня берет, но надо попытаться, я уже почти закончила. Старуха сказала: ты же знаешь, что надо сделать, и я так и поступила. Взяла за руку мужчину, который окаменел, будто увидел привидение, а возможно, и вправду его заметил. А может, и что похуже: на свете много вещей хуже, чем явление мертвецов. Наверху стук усиливался, но прекратился, как только я ступила на лестницу и повела пришельца в комнату. Простыня на матрасе слегка зашевелилась, и под ней исчез каблук башмака. Дверца шкафа была распахнута; изнутри шел холодный влажный воздух, похожий на туман из оврага или испарения из наполненной дождевой водой цистерны. Мужчина двинулся к шкафу, привлеченный шепотом, которого я не слышала, но чуяла нутром, как ощущают приближение затмения или бури, это было как пение цикады, перешедшее в скрежетание костей. Когда он скрылся в шкафу, я захлопнула дверцу и повернула ключ в замке.
2
На некоторое время в доме воцарилась тишина. Ни хлопанья дверей, ни скрипа, ни шарканья передвигаемой мебели. Даже сорняки и небольшие кусты снова выросли на заднем дворике, а ежевика дотянулась до окон спальни. Покойнички тоже умолкли, перестали шептаться под кроватью и всхлипывать в шкафу. Я не видела их несколько дней, а потом один из них вдруг высунул руку из-под одеяла и едва не схватил меня за лодыжку; к счастью, я успела изо всех сил наступить ему на пальцы каблуком. Приходится поступать именно так, чтобы проучить их, а иначе они теряют к тебе уважение, цепляются за юбку, и ты вынуждена таскать их по всему дому.
Мне следовало бы не раз дать пинка и внучке. Или отвесить звонкую пощечину, чтобы вытравить из нее все это, прежде чем оно пустило корни и прилипло к кишкам. Святым на небесах и душам в чистилище хорошо известно, что я же пыталась добиться своего. Провела внучку, босую, по горной тропе к Святой Деве до самой часовни и вознесла Ей молитвы, однако Она не пожелала мне это даровать. А теперь слишком поздно, я поняла это в день, когда внучка начала прислуживать семейству Харабо. Святые предупреждали меня, но я не хотела им верить. Она взялась за работу, не сказав мне ни слова, и только тогда до меня дошло: эта потребность возникла у нее внутри, как у моей матери и у меня. Я сделала все возможное, но то, что исходит изнутри, не так-то просто искоренить. В нашем доме мы хорошо это знаем.
Когда ее арестовали, она выложила гражданским гвардейцам ту же самую ложь, что и вам, эту историю про мальчика, который будто бы сам вышел на улицу и больше его никто не видел. Не верьте ничему, что она тут наплела. Строит из себя непонятно кого, вроде как она и мухи не обидит, а эти придурки ей верят. Лучше меня послушайте, я-то знаю, что у нее внутри, как вам уже говорила. Я вообще знаю сущность людей. Вижу все, а чего недогляжу, мне подсказывают святые, когда забирают меня к себе. Я-то четко понимаю, когда люди лгут, когда желают того, чего желать не следует, когда завидуют даже собственным детям, братьям и сестрам. Я вижу тени, которые они носят внутри.
Я слежу за тенями и здесь, наблюдаю, как они ползают по лестнице и коридору, мечутся по потолку и караулят за дверями. Наш дом наполнен ими. Кое-кто из них пришел из деревни, кто-то из гор, а другие живут здесь с того дня, как построили дом. Они смешались с раствором цемента и с известкой стен, засели в фундаменте и черепице, в полу и деревянных балках. Они хранили наш дом в течение трех лет войны [3], когда царили голод и прах, когда невозможно было отличить мертвых от живых, а потом еще сорок
