человек, или за Сварожичем потянется[5]…
– Верно ты, Благуша, говоришь! – закивала старушка соседка, Пожитова жена. Муж ее всякую зиму ездил с обозом полюдья торговать то с мерен, то с чудью на север, и она привыкла проводить вечера у Альмундовой хозяйки. – Я еще в девках видела во сне: стоит яблоня такая хорошая, пышная, а на самой верхушке два яблока – с два кулака! И вот гляжу: падает одно. Затем гляжу – и второе падает! И еще та зима не прошла, как стрый мой, Путила, помер! А еще через месяц – и жена его! Вот и сбылся сон мой.
– Почему же яблоня в цвету стояла, а родичи твои померли? – спросила другая соседка.
– Потому что семья-то наша большая, хорошая семья была, все здоровы, а стрыюшка уж одряхлел, да и старуха его тоже, срок свой они отжили.
– Красивый сон, – вздохнула Солова, ключница.
Отворилась дверь, вошла какая-то молодуха-словенка, в поневе с вершником под овчинным кожухом. За спиной у нее был плетенный из бересты короб с шитьем. Поклонившись печи и собравшимся, гостья села так, чтобы видеть Витиславу; та тоже взглянула на нее и тут же узнала знакомое лицо. Показалось, что она видела эту молодуху совсем недавно, вот сегодня… нет, не видела, а думала о ней… Былемир! Это же молодуха того молодца, что нынче утром привез припас и получил от Свена шеляги… и попросился с ним в поход.
– А моя бабка говорила, – начала Веснюшка, челядинка, – что коли видишь во сне яблоко и оно с дерева падает – это дитя народится!
Витислава безотчетно вскинула голову – ее собственные мысли все вращались вокруг дитяти. Заметив это, все пристально глянули на нее; она смутилась и опустила глаза к шитью.
– Коли два яблока разом упадут – это двойню жди! – уверенно предрекла Веснюшка, а Вито подумала: вот бы принести сразу двойню!
Женщины заспорили, хорошо ли, если двойня рождается; один-де непременно умрет, потому что один от живого отца, а другой в чрево подброшенный, ему все равно не жить… Глянув на Вито, Благуша велела прекратить эти бредни: как бы не сглазить хозяйскую невестку-молодуху, беды потом не оберешься…
Появилась наконец Радонега; все встали, кланяясь ей. Будучи родом ладожской словенкой, она привыкла одеваться сообразно случаю: на пиры к Олаву ходила в варяжском платье, а на супредки – в поневе и вершнике.
– А у нас в Ладоге, – начала она, узнав, о чем шла речь, – старые наши матери так толковали: дескать, если девка молодая видит яблоню в цвету – это ей скоро замуж выйти, а коли отрок – то жениться…
Женщины продолжали обсуждать сны и разные приметы, вспоминали, кому что снилось и к чему это привело. Слушая, Вито замечала, как Былемирова молодуха то и дело на нее посматривает и шитье у нее подвигается не споро. Чего ей тут делать – в Доброже своя большуха есть и свои супредки собираются…
Засиживаться Вито не стала. Свен, как обычно в эти дни, вечер проведет у Олава, но ей нравилось сидеть дома и ждать, что он придет – сама мысль, что он непременно придет, потому что здесь и его дом тоже, доставляла ей радость. Она была бы еще более рада, если бы он приходил пораньше и проводил с нею времени побольше, особенно сейчас, когда скоро им предстоит расстаться невесть на сколько… Но что ему делать с нею, со вздохом признавала Вито, сидеть смотреть, как она шьет? В гриднице у Олава ему с мужчинами веселее…
– Пора вам, бабоньки, по домам! – наконец объявила Радонега. – Темно уже, вьюжит, хорошо ли доберетесь?
Вито собрала свое шитье и позволила служанке надеть на нее шубу. Теперь она выходила со двора в дорогой куньей шубе – прошло то время, когда они с Ульвхильд катались с горок и валялись в снегу, для чего был хорош и беличий кожушок. В этой шубе, крытой тонкой брусничного цвета шерстью, можно лишь величаво выступать, зато всякому видно – вот идет молодая госпожа воеводского рода, богатого серебром и удачей!
За дверью сразу снегом бросило в лицо – замело к ночи не на шутку. Вито даже остановилась под навесом, не решаясь сразу выйти на открытое место и отдаться на волю ветра. Идти-то ей было не так далеко – несколько дворов, из ворот и еще через два двора к своему, новому над протокой, – но снеговые иголочки жалили холодом лицо, и она прикрыла щеку рукавицей.
– Госпожа! – позвал вдруг чей-то голос над ухом. – Милости прошу!
– Ой! – от неожиданности Вито вздрогнула и ухватилась за Ляску, которая как раз закрыла за ней дверь. – Кто тут?
– Это я, Негоча, молодуха Былимова! Былима, Нетешина сына! Из Доброжи! Ты помнишь меня – я на новоселье приходила к тебе, господин Свенельд к нам приезжал молодух звать, мы с Ростияровой Деянкой к тебе приходили, курицу принесли и каши горшок…
– Я помню, помню! – Вито повернулась к ней, прислонившись к двери и закрывая лицо рукавицей от ветра. – Что ты мерзнешь-то здесь?
– Милости прошу! – повторила Негоча.
Ее лицо, к тому же замотанное в толстый платок по самые глаза, Вито видела плохо, но в голосе слышала страстную мольбу и волнение. По этому голосу скорее, чем по лицу – убрус молодухи всякое девичье лицо разом делает бабьим, – Вито вдруг сообразила, что Негоча немногим старше нее самой.
Чего она хочет? И к матери Вито, велиградской княгине, и к Радонеге, и к Сванхейд нередко приходили бедные женщины с просьбой – то помочь с мукой или полотном, чтобы дожить до урожая, то полечить хворое дитя – знатная женщина всегда бывает обучена свойствам целебных или чародейных трав и «сильным словам», или заступиться перед князем за мужей ради каких-то их провинностей. Да мало ли что! Вито приглядывалась, запоминала, как нужно отвечать на эти просьбы, но не ждала, что кто-то придет с этим к ней! Что она может? И Былимов род не из бедных, сами шеляги сарацинские привезли.
– Я за мужа моего, Былимку! – продолжала Негоча, тоже прикрывая лицо вязаной рукавицей, чтобы ее слова не уносило вьюжным ветром. – Он нынче был у господина Свенельда, просился с ним в поход на хазар. Господин Свенельд посулил его взять.
– Да, правда. Я слышала.
– Госпожа! – Негоча протянула руку, будто хотела ее коснуться, но не решилась. – Сделай милость, попроси господина, чтобы не брал Былимку!
– Почему?
Вито поначалу удивилась. Если бы Свен отказал в просьбе, а жена Былима пришла ее повторить, ей было
