и дела там получше.
— Да и тетушка Нодира командует лучше, чем Раупов, — опять вставил Сулейман.
— В том-то и дело, что заодно поднимется и уровень руководства, — сказал Аминджон. — Мысль об укрупнении колхозов появилась перед самой войной, помнится, кое-где уже это делали. Думаю, партия вернется к этой идее. В большом хозяйстве и возможностей больше, особенно в таких районах, как наш Богистан. Он ведь словно создан для хлопка, успевай только поворачиваться, расширяй посевные площади, внедряй агротехнику, поднимай урожайность. Так что, браток, не будем вешать нос! — Аминджон вдруг рассмеялся.
Сулейман удивленно взглянул на него.
— Разговорился я что-то, — произнес Аминджон и посмотрел на часы: — Ого, без пяти одиннадцать!..
Но едва поднялись из-за стола, как послышался голос Саодат: «Сюда, пожалуйста, здесь они», — и в комнату вошел начальник милиции Назаров. Поздоровавшись и извинившись, сказал что ему только что позвонили из областного управления НКВД — утром к девяти часам, должен явиться туда. Чтобы успеть, сейчас выезжает, забежал попрощаться.
— Уже насовсем? — спросил Аминджон.
— Похоже, — ответил Назаров. — За себя пока оставляю, как и договаривались, Саттора. Прокурора он тоже устраивает.
— Раз устраивает Бурихона, — значит, всех устраивает, — усмехнулся Аминджон. — Он нашел вас?
— Виделись, — вздохнул Назаров. — Вернул следственное дело на завскладом колхоза имени Тельмана: не согласился с нашими выводами. Вечно у нас с Бурихоном так, не было ни одного дела, чтобы хоть раз да не вернул. Сам проверкой не занимается, все взваливает на милицию.
— Ну, это не так страшно, — сказал Аминджон. — Тем более в вашем деле, где лучше сто раз проверить, чем допустить ошибку.
— Так-то оно так, но ведь нехорошо и от ответственности уходить, стоять всегда в стороне и перекладывать свой груз на чужие плечи. Я-то уезжаю и надеюсь, что никогда не придется больше иметь дела с Бурихоном, но вам советую быть всегда начеку.
Аминджон не стал скрывать изумления.
— Почему вы так говорите? — спросил он. — Подозреваете его в необъективности?
— Вот здесь присутствует и секретарь райкома комсомола, — Назаров кинул взор на Сулеймана. — так что не наушничаю, а говорю открыто, как говорил не раз: наш прокурор не на своем месте, он еще не созрел для этой должности и, боюсь, никогда не созреет. Это мое убеждение.
— А нельзя ли поконкретнее?
— Много у него вывихов…
— Например?
— Например, любит выпить, неразборчив в компаниях и связях, честолюбив, но к делам относится легкомысленно, умеет лицемерить, а с теми, кто как-то от него зависит, груб и заносчив.
— Так почему же вы как член райкома согласились с его кандидатурой? — спросил Аминджон, вспомнив, что о пристрастии прокурора к спиртному упоминал и председатель исполкома.
— А меня не спрашивали, — ответил Назаров. — Назначение пришло из центра, бюро райкома утвердило.
— Вы сказали — не раз говорили?..
— Ну, а что толку? Наш покойный секретарь был из тех, кто рубит сплеча. Некогда ему было внимать в такие, с позволения сказать, мелочи. Воспринимал мое отношение к прокурору чуть ли не как сведение личных счетов. Не знаю, может, я и заблуждаюсь, может, и выйдет толк из Бурихона. Чем черт не шутит?
— Ладно, посмотрим, — сказал Аминджон. — Спасибо вам за откровенность и за предупреждение.
— Не стоит, — усмехнулся Назаров и встал с места. — Мне пора. До свидания.
Аминджон и Сулейман крепко пожали ему руку и пожелали счастливого пути.
Этот разговор и завершил трудовой день Аминджона Рахимова — седьмой день его работы на посту первого секретаря Богистанского райкома партии, всего лишь седьмой… Проводив полуночных собеседников, Аминджон вздохнул: долго еще разбираться, чем тут дышат люди, к чему стремятся…
2
Осень 1946 года. Поздний вечер.
Мулло Хокирох шел с тяжелым мешком на плече по темной улице кишлака и вдруг повстречался с председателем колхоза тетушкой Нодирой. Несмотря на мрак, тетушка Нодира узнала старика.
— А, ака Мулло, не уставать вам! — приветствовала она его и, приблизившись, спросила: — Что за хлопоты в столь поздний час?
Мулло Хокирох опустил мешок на землю и перевел дух.
— Сегодня, — сказал он, — приходил заведующий интернатом, жаловался, что нет риса. Вот несу немножко из припасов старухи. Если сироты сыты, сыты и мы.
— А из колхозного амбара нельзя было дать? Есть же у нас рис!
— Вас не было, и, когда вернетесь, не знал. Подумал, а вдруг нагрянет ревизия, выйдет неприятность…
— Неужели же из-за пуда риса возникнут неприятности, да еще у такого расчетливого и осторожного человека, как вы? — улыбнулась тетушка Нодира. — Возвращайтесь-ка со своим мешком домой. Пусть заведующий приходит утром в контору, оформит документы и получит со склада.
— Если позволите, лучше я сейчас отнесу. Чтоб детишкам на завтрак…
— Ох, и жалостливый вы человек! Да ладно, воля ваша, — проговорила тетушка Нодира и помогла старику взвалить мешок на плечо.
Он растворился во тьме.
Кто не назовет Мулло Хокироха великодушным, милосердным и щедрым! Слух о его великодушии и добрых деяниях гуляет по всему району. Идет к нему за помощью и стар и мал. В военное лихолетье, когда большинство сильных работящих мужчин ушли на фронт, во главе колхоза стали Мулло Хокирох и вот эта женщина — тетушка Нодира. Благодаря их усердию колхоз не захромал и не отстал, удержался в числе передовых хозяйств района. Мулло Хокирох и тогда был завскладом, и сейчас. Однако ни бригадиры, ни заведующие фермами не обходятся без его советов. Частенько на собраниях брал он бразды правления в свои руки и решал вопросы деловито и быстро.
Мулло Хокирох — невысокого роста, приземистый и тучноватый, с короткой шеей и большой плешивой головой. Глаза миндалевидные, узкие и раскосые, брови короткие, нос большой, бородка и усы аккуратно подстрижены, лицо светлое, чистое, с легким румянцем на щеках. Всегда улыбчивый и приветливый, с тихим, чуть ли не смиренным голосом, он и в движениях какой-то округлый, плавный и мягкий. Сам никогда не суетится и суетливых не любит.
Правда или нет, но говорят, что однажды, когда Мулло Хокирох принимал на складе пшеницу, ему сообщили, что в доме у него пожар — загорелось сено на крыше коровника. Мулло Хокирох даже бровью не повел, ответил, что примет товар и придет. А пшеницы — целая машина, и, лишь после того, как всю разгрузили и подписали все акты, наряды, он закрыл и запечатал двери амбара и не спеша зашагал домой. Соседи, слава богу, давно уже потушили пожар, и урон от огня был не слишком велик.
Казалось, нет у этого человека ни забот, ни печалей. Нет и не может быть и врагов. Но в райком
