бы недостаточно письма от управляющего, чтобы отказаться от намеченного путешествия в Европу, куда он намеревался отправиться через Стокгольм после похорон дяди. Скорее всего, он отделался бы от Шнайдера резкой телеграммой, надеясь, что тот как-нибудь всё уладит, но письмо от Анны Ветлугиной склоняло чашу весов в сторону, как ни странно, более разумного решения. Он понимал, что было бы глупо возвратиться в Петербург только потому, что Софья Григорьевна желает его присутствия на своих журфиксах, но, с другой стороны, было бы ещё более опрометчиво не ехать и самому не принять участие в делах, от которых зависело собственное его благополучие. Трезвые, тщательно продуманные решения, однако, не всегда были его сильной стороной. Он привык потакать своим увлечениям и слабостям, но, так как был человеком живого и здравого ума, вполне отдавал себе отчёт в опасностях, которые его подстерегают. Стремление Навроцкого к свободе от обязательств перед кем бы то ни было, и даже перед самим собой, и связанная с этим стремлением склонность к риску уравновешивались в нём превосходной интуицией — качеством, позволявшим выходить сухим из воды даже в тех случаях, когда недостаток опыта заводил его, казалось бы, в самые безнадёжные тупики. Этим своим качеством он умело пользовался, всецело доверяясь интуиции. Поступая беспечно, он всегда осознавал это, но опасение прослыть несерьёзным человеком редко брало в нём верх над стремлением к душевному комфорту. Поэтому, получив письмо от Шнайдера, он едва ли поспешил бы вернуться в Петербург, прочтя же ничего не обещавшее, но так волнительно благоухавшее духами письмо от княжны Ветлугиной, способен был помчаться туда немедля. Умозаключение о том, что на этот раз рациональность решения могла быть обеспечена легкомысленностью его обоснования, понравилось Навроцкому. Интерес к путешествию в Европу за несколько часов лесной дороги в Борго был им окончательно потерян, и на следующий же день он положил послать камердинеру телеграмму с распоряжением немедленно отменить отправку багажа в Париж, откуда рассчитывал продолжить путешествие в Биарриц, Испанию и Португалию.
3
Где-то сзади, за спиной Навроцкого, сначала тихо и неясно урча, а затем всё громче и зловещее, по небу раскатывался гром. Дюза, казалось, задалась целью нагнать экипаж. На подъезде к Борго пошёл дождь, и Навроцкий поднял кожаный верх коляски. Миновав рыночную площадь и окраину города, экипаж свернул на узкую дорогу, которая скоро углубилась в сомкнувшийся над ней густыми кронами лиственный лес. Извозчик то и дело нырял головой, чтобы не зацепиться фуражкой за низкую ветвь, и негромко при этом поругивался. Дождь усиливался. Иногда по шуму, проникавшему сквозь редевший с правой стороны дороги строй берёз и сосен, Навроцкий угадывал близкое присутствие моря, но в густых сумерках, за мутной пеленой дождя, различить ничего не мог.
После получасовой езды по своеобразному зелёному туннелю дорога внезапно упёрлась в лесной тупик.
— Perillä ollaan[7], — сказал извозчик, останавливая лошадь.
Навроцкий в недоумении оглянулся вокруг, пытаясь обнаружить признаки жилья, но кроме плотной стены леса ничего не увидел. Он вопросительно посмотрел на извозчика, но тот лишь качнул головой — мол, доставил пассажира по назначению. Навроцкому ничего не оставалось делать, как только расплатиться. Он вылез из коляски и, спрятавшись от дождя под узловатым и закрученным стволом старой берёзы, полез в карман за планом полковника. Извозчик тем временем пытался развернуть экипаж, нещадно стегая лошадь кнутом, и не успел Навроцкий раскрыть план, как до него донеслись треск ломающихся веток и громкие крики на непонятном ему финском языке. Коляска повалилась набок, лошадь запуталась упряжкой в кустах, осев крупом на землю. Освободив животное, извозчик помог ему встать и тщетно силился поставить на колёса экипаж. Навроцкий поспешил на помощь, и, ухватившись вместе за коляску, они вытащили её на дорогу. При этом князь поскользнулся и упал, больно ушибив бок и запачкав новенькую чёрную пару, надетую им специально на похороны дяди.
— Пасипо! — сказал извозчик, широко улыбаясь и помогая ему подняться. Очевидно, в знак благодарности он указал князю на три тропинки, ведущие от конца дороги в лес.
Эти тропинки Навроцкий и впрямь увидел на плане. Одна из них, отмеченная стрелкой, заканчивалась жирным квадратом, обозначавшим, по-видимому, «домик». Две другие тропинки на плане Петра Алексеевича обрывались.
Под мощными раскатами грома и полившим как из ведра дождём Навроцкий направился по тропке, ведущей к дому. Костюм его сделался мокрым и грязным, и беречь его не имело смысла. Единственным желанием Навроцкого в эту минуту было поскорее попасть под крышу и переодеться в сухое, но идти ему пришлось дольше, чем он предполагал. Он уже начал проклинать дядю, выбравшего для жилья такое глухое место, когда тропка вывела его на небольшую поляну и беспрестанно сверкавшие молнии высветили тёмный силуэт дома Дрожа всем телом, он нащупал в кармане ключ и, преследуемый зловещими вспышками и оглушительным треском, отыскал входную дверь. В сенях он едва не сшиб со стены керосиновую лампу, зажёг её и, поднявшись по узкой, ведущей в спальню лестнице, скинул с себя мокрую одежду и повалился на кровать.
Глава вторая
1
Рано утром Навроцкого разбудило яркое солнце. Оно светило прямо ему в лицо через ничем не занавешенное окно спальни. Он встал, чтобы задвинуть штору, намереваясь тут же снова забраться в постель, но, увидев отражение на зеркальной поверхности озера редких белых облаков, парящих в прозрачной голубизне, совершенно расхотел спать. Достав из саквояжа удобный спортивный костюм, всегда сопровождавший его в путешествиях, он быстро оделся и осмотрел спальню. Кроме широкой деревянной кровати и тумбочек у её изголовья, в комнате помещался высокий старый комод с ящиками, служивший для хранения чистого постельного белья. На комоде стояли две фотографии в рамках. На одной из них был запечатлён сам дядя в парадном мундире, на другой — миловидная светловолосая женщина с простым лицом и доброй улыбкой. Спустившись в нижний этаж и оглядевшись, Навроцкий обнаружил, что «домик» представляет собой хоть и небольшую, но вместительную дачу с застеклённой, почти нависающей над озером верандой, светлой столовой с примыкающей к ней кухонькой, просторной гостиной и кабинетом.
В сенях он нашёл две двери, одна из которых вела в небольшую горницу, предназначенную, очевидно, для прислуги, а другая — в крохотную комнатку с квадратным окошком, впускавшим внутрь солнечный свет. В комнатке приятно пахло сосной. На прибитой к стене полке он увидел книжку Аксакова «Записки об уженье рыбы» и несколько практических книг по рыбной ловле на французском и немецком языках. Небольшой
