забить? Подождать, когда рассосется само?
Эх, обернуться сейчас бы этой корягой на прогретом песке. Рассвет и закат, прилив и отлив, шторм и слепящее солнце — ей всё равно. Она бесстрастна, не ведает боли и не жаждет что-либо знать.
В уме возник образ угрюмых рабочих в синих спецовках. Прислонив к горизонту стремянку, они закатывают море в рулон. Спустят воду, сметут с цементного пола песок. Уберут пальмы, выключат солнце, а банер с небом отнесут в соседний ангар. И тогда здесь останусь лишь я. Почему бы не убраться за них?
Я поднялся на корягу повыше и встал в полный рост. Приглядевшись к обманчивому хаосу пляжной идиллии, обнаружил себя в центре чертежа, который хорошо виден сверху. Песок расчерчивали геометрические фигуры и линии с небольшим валом, отсыпанным по периметру. Пройдя чуть дальше, обнаружил следы от костров, где теплела зола.
Открытие намекало на некое таинство местного культа, что само по себе довольно зловеще. Видимо, любители фигурных геоглифов Наски. И я, очевидно, играю в их ритуале какую-то роль. Но где это всё?
Небо не пересекали инверсионные следы авиации, а горизонт выглядел неестественно чистым от мачт прогулочных яхт. Нет даже мусора, без которого море уже не представить. Ни пустых пивных банок, ни окурков, ни рваных пакетов или остатков еды. За исключением расчерченной зоны, пляж выглядел нетронутым и заповедным.
Надо поискать здесь людей, но я проснулся, как только сделал еще один шаг.
Глава 3
Колеса стукнули, вагон чуть толкнуло. Народ высыпал в проход, окна открыли, жадно вдыхаем свежий ночной воздух. Он уже совершенно другой — заграничный! Советский Союз остался сзади, и от осознания этого немыслимого ранее факта побежали мурашки.
Хорошо освещен только перрон, за ним какие-то дома, но в темноте мало что видно. Забор из колючей проволоки и неторопливо фланирующий вдоль него автоматчик. Чужая зеленая форма, пилотка, погоны, знаки различия. Да и сам он чужой. Смуглый, губастый, не наш — сразу видно. «Калашников» у него тоже чудной, с дополнительной рукояткой на цевье. Румын, одним словом.
Заметив мой взгляд, он опасливо оглянулся и приложил два пальца к губам, клянча у нас сигареты.
«Ноу-ноу, камрад! Ихь бин комсомолец! Облико морале, ферштейн?» — заржал Ванёк рядом. Мой друг по качалке. Спортивный и улыбчивый, он являлся объектом страстного обожания женского пола, что неудивительно для клона Ван Дамма. Их лица настолько похожи, что легко перепутать.
Скорчив недовольную гримаску, румын демонстративно поправил на плече автомат и отошел. Помнит гад, с кем они воевали…
— Так, окна закрыли и отошли! — скомандовал старший, прижимая к груди черную папку и списки. — Хотите домой? Остерегаемся чужих провокаций!
Толик и правда боялся. Но нас, а не их. Комсомольским активом мы не были точно. Как водится, набрали блатных, и народец ему достался тёртый и ушлый. За каждым связи, харизма, история. На этом фоне усач-политрук просто терялся. В усиление профком отправил в стройотряд медсестру, видимо, ожидая производственных травм. Выглядела она, как Эвелина Бледанс из «Масок», но вела себя скромно, что разочаровало всех нас.
Вдобавок уже морально и политически разложившийся комсомольский актив пошел на аферу. Перед границей Толик каждому выдал пакет. В нем банка растворимого бразильского кофе, часы «Командирские», фотоаппарат «Зенит-Е» Красногорского, а не Вилейского завода, что было важно. Но выяснили это мы только потом.
Конечно, Лешка заблаговременно слил информацию о том, что желательно брать, но где ж эти сокровища можно найти? Тож дефицит. Да и денег ведь нет. На банку кофе и часы «Заря» снова пришлось занимать. Надежда на то, что нам там заплатят. Работать же едем, настрой боевой.
После визита улыбчивой болгарской таможни контрабанду забрали. Как ни странно, ее не искали ни свои, ни чужие. «Добре дошли!» — вот и всё, что сказал офицер в серой форме. В сумки даже не заглянул.
Сразу за Дунаем выгружаемся в городе Русе. «Влакт Москва-София пристигна на перви коловоз» — громко объявил репродуктор, вызвав улыбку. На трансформаторной будке предупреждающая надпись кириллицей: «Не влизайте, опасно е за живота ви!»
Солнце, смех, под ногами вроде бы чужая земля, но архитектура всё та же — «развитого социализма». Вокзал, крупные здания, машины как дома, но воздух как пряный и словно светлее. Аромат совершенно другой. Здесь почему-то спокойней. Безмятежность и нега контрастом с хмурой и грязной Москвой. У нас всегда насторожен и ждешь неизбежной подставы. Тут же словно вернулся с фронта домой.
На привокзальной площади должен встретить автобус, но его пока нет. Толик, как пионеров, организованной толпой отвел всех в столовую со странной едой. Всё по талонам: томатный суп «шкембе чорба», малюсенькие печеные перцы «чушки бюрек» и псевдо кефир — кислый «айран».
А мясо-то где? Они хоть знают, сколько жрут культуристы? От комсомольцев, понятно, столько не ждут. Надпись «опасно за живот» заиграла новыми красками. Тот мизер, который нам разменяли на левы, тратить на еду немыслимо жаль. Мы на этапе первичного накопления капитала, который надо максимально эффективно вложить. То, что прихватили из дома, за двое суток пути сожрано уже подчистую. Ощущение такое, словно не ел вообще ничего.
— Одна, сука, трава! — возмутился Ванек, встретившись со мной глазами. Такими же голодными, как у меня. Жрали мы за троих, причем каждый.
— Мож по пивку? — предложил Лешка, сканируя улицу взглядом. — Трубы горят. Автобуса всё равно пока нет. И город посмотрим, не малые ж дети. Чо, как бараны стоять.
— За твой тогда счет, — буркнул я и со значением потрогал скулу. — Ты же богач.
— Да без проблем! — небрежно махнул он рукой. — Только не палимся, не то сядут на хвост.
Бочком-бочком, мы отделились от дисциплинированно скучковавшейся вокруг Толика группы, напоминавшей пугливых цыплят. Смотреть тут особенно не на что. Вокзал с колоннами, подземный переход и серые однотипные здания вроде наших хрущевок на той стороне. Люди тоже обычные, никакой «заграничности» в них пока нет. В подсознании, видимо, засел образ элегантных красоток с глянцевых страниц модных журналов, поэтому ощущение легкого разочарования было. Тут всё как у нас. Ну разве что тупых лозунгов нигде не висело. «Перестройка» и «гласность» эту границу перейти не смогли.
Пометавшись по улицам, буквально по запаху нашли столь желанный киоск. Аромат источал поистине сказочный, здесь пекли «баницы» — горячий, промасленный, слоеный пирог с брынзой, выглядевший пищей богов. Хрустящие, неземного вкуса чешуйки таят
