потягивая коньяк, благодарно улыбался, маскируя досаду. Вернувшись вечером в лагерь, выместил всё накопившееся раздражение на беззащитных заключенных. В этот раз "подровнял" строй с особой жестокостью — убил троих.
Посылать к врачу провокаторов не стал, не видел смысла. Даже, если Эсси-Эзинг врёт, без его помощи лагерь не сможет обеспечить нужное количество рабочей силы для Германии, но чувство зависимости от лагерного эскулапа всё же претило.
И вот теперь, когда доктору Эсси-Эзингу стало казаться, что он смог войти к коменданту лагеря в доверие, ночью его грубо выволокли и, сбитого с толку, ничего не понимающего, втолкнули в кабинет Вебера. Несколько часов длился допрос. Военный билет, приклеенный к ноге, а позже перепрятанный в ревире, так и не обнаружили. Жена на прощание подарила ему целлулоидный конвертик из-под какого-то лекарства. Манфред так и носил его в гимнастерке вместе с фотографией Елены. Целлулоид отлично защищал документ от дождя и пота, плотно крепился к пластырю.
Вебер с упорством дятла повторял одни и те же вопросы:
— Имя? Звание? Настоящее имя?! Принадлежность к партии? Где работал до войны? Где семья?
Манфред ни разу не сбился и не замешкался с ответом. Вебер ещё несколько раз устраивал внезапные ночные допросы, но в итоге оставил врача в покое. Считая себя выдающимся физиономистом и психологом, комендант лагеря был уверен в собственной проницательности. Несколько раз, допросив Надю и других пленных, прибывших с ними, фашист успокоился. В сложившейся ситуации ему было выгодно использовать врачебные навыки Эсси-Эзинга.
***
Манфред ежедневно ожидал проверки. Особенно тревожился, как оградить барак с надписью «Flecktyphus» (сыпной тиф). Гарнизонные медики обязаны были периодически осматривать все три концлагеря города. Определенного графика проверки не имели — расчет был на внезапность. Задача — определить насколько больные в бараках обоснованно получают помощь, не симуляция ли это для задержки практически здоровых заключенных от вывоза на заводы Германии.
На следующее утро всех, отобранных Лёхлером, снова отправили ремонтировать дорогу. У многих вместо обуви были тряпки, куски голенищ, обвязанные веревками.
"Что я буду с ними делать, когда ударят настоящие холода, люди раздеты, — сокрушался Эсси-Эзинг, — на многих только гимнастерки, в которых они попали в плен ещё летом, как и он сам. Надя смогла из выданных обер-арцту старых одеял смастерить что-то вроде длинных безрукавок себе, Манфреду и Василию. В них приходилось и спать.
Для сопровождения доктора на консультации в городскую больницу чаще всего ему назначали в конвой пожилого немца из Финляндии. Из разговора по пути "финн" узнал, что дед Манфреда всю жизнь рыбачил на Балтике, и проникся симпатией, поскольку тоже был из семьи рыбака. Манфред напомнил ему русскую пословицу: "Рыбак рыбака видит издалека".
— Да-да, — закивал конвоир, — у нас её знают. Ещё живы те, кто помнит Финляндию частью Российской Империи.
— Да, — вздохнул Манфред, — как и Латвию.
Через этого конвоира было решено попытаться раздобыть хотя бы старые ватники или те же одеяла. Плохо, что не было связи с местными жителями, может через них бы удалось собрать теплые вещи. Манфред по-прежнему отдавал Веберу всё мало-мальски ценное из найденного у пополняющих лагерь пленных, а часы и вещи попроще он потихоньку предложил конвоиру из Финляндии. Тот обещал выменять у кладовщика интенданта и сдержал слово, наматывал вокруг туловища и приносил несколько раз большие куски старых одеял. В ход пошли даже куски немецких шинелей из фашистского госпиталя, их подшивали под гимнастерки, чтобы не бросалось в глаза охране.
Немецкий фтизиатр, высокий сухопарый старик проникся к Манфреду симпатией. В один из визитов к нему на консультацию, передал Манфреду своё старое тёмное пальто и теплый шарф. Нина укоротила длинное пальто до колен и смогла собрать себе тёплую юбку. В те времена редкая девушка не умела шить, а тем более операционная медсестра. Даже маленькие обрезки шли на заплаты.
Внезапные проверки гарнизонных медиков держали врача в постоянном напряжении. В любой момент опытный проверяющий мог заметить, что наложенный шов сделан поверх неглубокого разреза и только имитирует рану. Дотошные немцы заставляли снимать бинты в хирургическом бараке или делать перевязки в их присутствии. Нина заметила, что инфекционный барак они стараются обходить стороной, как и лагерный фельдшер Мольтке, предпочитавший не соваться к инфицированным. Там удобно было прятать командиров Красной Армии и, как ни странно, провокаторов и потенциальных доносчиков.
***
Травница
Находчивая Нина придумала, чем заменить лекарства. Вскоре, после разделения на хирургический и инфекционный бараки, эта идея очень пригодилась. После прибытия в лагерь она сквозь колючую проволоку заметила на пустыре, примыкавшем к железнодорожной ветке лагеря, несколько девочек-подростков. Глядя на разнотравье пустыря, Надя не раз думала, как же было бы кстати собрать и насушить ромашку, зверобой, чистотел. Кричать девчонкам было опасно: могут не услышать или побоятся, а лагерная охрана среагирует на крик.
Нина написала записку, благо бумагу выдавали для учета больных, старательно завернула в записку обломок кирпича, размером с брусок мыла и обвязала сверху пёстрой полоской ситца, оставшейся от перевязок в сельском амбаре. В предрассветных сумерках Надя вышла с ведром за водой и незаметно перебросила сверточек через проволоку, стараясь попасть поближе к тому месту, где видела девочек.
Расчет на то, что пестрый ситец привлечет внимание девчонок, а охране не виден из-за кустов, оправдался. Развернув записку, дети прочли:
"Девочки, женщины — все, кто думает о своих родных, ушедших на фронт, помогите раненым!
Лекарств нет! Пожалуйста, соберите лекарственные травы, какие найдёте: подорожник, солодку, ромашку, полынь… любые. На рассвете я выхожу к колодцу между вышками за водой. Постарайтесь перебросить связки травы поближе к кустам у колодца. Спасибо! Это поможет спасти чью-то жизнь!"
И Надин призыв нашёл отклик в душах. Снопики травы перелетали ночью бесшумно, а на рассвете Надя незаметно складывали их в свой фартук. Очень часто, разбирая с Василием такой снопик, находили картофелину или сухарь. Иногда внутри травяного букетика обнаруживался кусочек белого полотна. Наверное, старшие подсказали подросткам, что перевязочные материалы тоже пригодятся.
Одной из этих медсестер-подпольщиц была Серафима Ватолина.
Серафима Ватолина, она единственная из девушек-подпольщиц успела побывать на фронте в качестве военного фельдшера. В первые дни войны пришла в военкомат и сказала, что как выпускница медучилища нужна на фронте. Многие наши солдаты обязаны были ей жизнью, но уберечь себя Серафима не смогла, при отступлении наших была серьёзно ранена. Её нашли и долго выхаживали сердобольные женщины, жившие у старого гусарского кладбища. Медсестра Галина Федосеенко помогала лечить Симу и девушки сблизились.
Серафима с девушками организовала группу медицинской помощи спасенным из лагеря узникам, которых жители
