у фиктивных покойников на теле появлялся тонкий налёт инея — кожа продолжала дышать. Это грозило выдать узников, получивших "укол смерти" — так прозвали инъекцию подпольщики. У санитаров из ревира появилась дополнительная забота — обходить назначенных в "покойники" и смахивать с лица и рук иней, сами они не могли шевелиться.
Начало зимы удивило небывалыми снегопадами. Отряды жандармерии едва успевали организовывать расчистку дорог, сгоняли пленных. Истощенные, замерзшие люди с трудом управлялись с сугробами. Степан Чумак с подпольщиками присматривались к ним, запоминали тех, кто не опускал смиренно глаза, а смотрит с ненавистью на конвой из лагеря. Именно эти люди получали вместе с дневной пайкой записки и ножи, спрятанные в тряпье.
Именно Клара поручила унтерменшам отряда жандармерии доставить на участок расчистки дороги замотанную в тряпьё бадью с похлёбкой. На вопрос конвоя к чему такая щедрость, Чумак оскалился и подмигнул:
— Чтобы эти сонные мухи очухались, а то ведь до ночи не управимся. А мне по шапке дадут, если не дай Бог какой важный чин в снегу застрянет. Их же опели не приспособлены для такого снега.
— Да уж, — хмуро пробурчал конвоир и поглубже засунул нос в шарф. — В такой колее не то, что опели, грузовики вязнут.
— Подходи по одному! — кричал Иван Носач и шёпотом добавлял, наклонившись зачерпнуть похлёбку, — спрячь, потом прочтёшь.
Замотанные в тряпьё заточки и записки с указаниями, где спрятана одежда и документы исчезали в обносках тех, кто, по мнению подпольщиков, стоил доверия и мог пригодиться в отрядах.
В результате пленные лагеря в Богуславе и на бывшем заводе Магазинера в начале февраля уничтожили охрану и устроили массовый побег.
В записках были инструкции: куда двигаться после того, как найдут одежду и переоденутся, разделившись на группы.
Канонада со стороны Лозовой дарила людям надежду.
Удивительно, что в городской инфекционной больнице практически все медсестры были вовлечены в подпольную деятельность, но, тем не менее, утечки информации тоже не произошло. Многие из них по очереди встречали вывезенных на кладбище у старой часовни или за домиком сторожа и уводили в убежище.
В этой больнице смог легально трудиться доктор Кац, ему с помощью подпольщиков удалось выправить документы на имя Нурбекова Умара и, тем самым, замаскировать характерную внешность от бдительных нацистов. Всё же Кац старался не покидать территорию больницы и не появлялся в городе.
Ещё до войны больница занимала большой участок в несколько кварталов. На закрытой территории было множество зданий и маленьких флигелей. В одном из таких, примыкающих к инфекционному корпусу флигельков и жила с незапамятных времен медсестра Анастасия Дегтярёва, вместе с детьми и старенькой мамой. У этих добрых женщин и нашёл приют доктор Кац.
Ещё одного медика удалось спасти их лагеря — Ивина Александра Ивановича, врача полевого военного госпиталя. В условиях постоянной нехватки врачей его приняли в инфекционное отделение. Кроме своих прямых обязанностей в больнице, городские врачи были обязаны работать в комиссии по отбору вывозимых в Германию.
Гарнизонные немецкие врачи переложили эту обязанность на местных, поскольку брезговали возиться с "неполноценным быдлом". Это было только на руку, позволяло диагностировать у многих болезни, освобождающие от трудового рабства в рейхе: астма, язва желудка, туберкулез, эпилепсия, кожные аллергии.
Григорий Яковлевич Чернявский вошёл в комиссию под видом окулиста, вместе с Александром Ивановичем они прекрасно понимали свою роль в отбраковке остарбайтеров.
Кабинет рентгенолога Манфреда Генриховича, как и в большинстве больниц, был устроен в полуподвальном помещении — так проще затемнить для печатания и чтения снимков. Для лучшей вентиляции испарений фотореактивов комната имела второй выход на веранду. Было удобно незаметно приходить под видом санитаров или пациентов.
Постоянно рискуя, врачи выявляли среди внесённых в списки жителей города и окрестных сёл самые тяжёлые диагнозы. Из нескольких сотен обследованных, пригодных трудиться на благо рейха набралось чуть более сотни. Гебитскомиссар негодовал — эта благодатная земля пригодна только для цветоводства, люди, живущие здесь, зря портят кислород. Байбара на собственной шкуре испытал, что значит обвинение в саботаже.
Продолжил начатое пожар в здании Биржи труда. Подпольщики подожгли кабинет, в котором хранилась картотека всех, поставленных на учёт, умело сымитировав короткое замыкание ветхой проводки.
Прибер накануне специально пришёл с инспекцией состояния электропроводки и предупредил Байбару, что возможны проблемы — нужно срочно заменить изношенные и многократно "скрученные" провода, но тот лишь отмахнулся.
— Не до ремонта сейчас! Видишь сколько работы!
Это давало возможность, с одной стороны — точно узнать, в какой из комнат находится картотека, а с другой — с легкостью переложить всю вину на Байбару, этого жирного хапугу.
Прибер так и указал в акте проверки: "Проводка требует замены, возможно замыкание". Это позволяло отвести подозрения от других работников Биржи, сотрудничавших с подпольем и сообщавших сроки отправки остарбайтеров. Эти сведения давали возможность подготовить листовки, предупреждающие о новой волне облав и призывающие скрываться от вывоза в рабство. Многие прятались у родни в селах под предлогом: ушли менять вещи на продукты.
Дорожная жандармерия не препятствовала таким перемещениям. К концу 1942 года в батальоне уже было более 3/4 людей, направленных подпольем.
(продолжение следует)
2020–2023
