энергию, расцвести пышным, одуряющим или ароматичным цветком, своей заложенной природою индивидуальностью, — в этом назначение человеческой жизни. Быть самим собою в великом и низком, в красоте и безобразии, в радости и горе, а тем более в идеях — вот в чем цель человеческого существования. Не скрывать свои особенности должен индивид, а культивировать. Мимитизмом идей страдает человек.
***
Я взял эпиграфом мысль Бакунина, но согласиться с ней вполне не мог— она не логична: разрушать, чтобы создавать, и создавать для разрушения, мне кажется верчением белки в колесе. Что разрушение в своей основе несет созидательный дух — верно: появившееся в человеческом обществе пустое пространство чем-нибудь да заполняется, а постоянное разрушение, вызывает постоянное, соответственное, все более совершенное, созидание; но я думаю, что разрушать самому, для того, чтобы создать и разрушить сызнова, созданное самим, значит — рисовать по песку берега моря иероглифы и заравнивать их.
Нет! Пусть волны житейского моря стирают начертанное мною; и вновь и опять.... Люди созданы с разными инстинктами: разрушительным — один, и созидательным—другой; если разум не противоречит ему — следуй за ним, будь им! Да, верно то, что мир прогнил до основания, и никакое лечение не поможет ему, что он давит и душит у кого еще „душа жива“, как свирепый мороз убивает культурный цветок. Смята жизнь человека, он рахитичен и слаб, привык к покою и неге, он заживо погребен. Все революции бывшие до сих пор, затрагивали только верхушки деревьев — власти и рабства, корни же их проникают все дальше и дальше и новым, зеленым побегам свободы нет места. К солнцу, ближе к солнцу! В недра земли проникай, все глубже и глубже паши динамитом. Работы слишком много, веками создавалась неволя и не в день ее сбросишь. Не одна освежающая и озонирующая гроза и буря и смерч нужны нам — а много. И долго должен перегорать человек, — жизни одной не хватит на это, жизни не хватит моей.
Не восстание, а пламенное дыхание перманентной революции несет с собою проблеск зари нового дня.
И на пепле навоза зародится чудная райская роза.
———
„Не мечите бисера перед свиньями“.
Иешуа.
Человек не нуждающийся в себе подобных и могущий обойтись без них — „Бог“, или „Зверь“, — думает Аристотель; здесь заложена сильная и глубокая мысль, и возможно, что в основу межчеловеческих отношений должна быть положена она. Некоторое понятие о таком человеке дает „муха“ — „это прямое гнусное воплощение свободы“, или параллель, проведенная между жизнью пчелы „отшельницы“ и обыкновенной.
Первая, не боясь невзгод, улетает куда ей вздумается; она в самой себе несет „организацию“ и может обойтись почти без помощи. Не то с последней: отбившись от улья и не приспособленная к обособленному житью, она гибнет от малейшей напасти, другие сородичи не принимают ее, а существовать сама — как связанная со своим общежитием и его разделением труда — не в состоянии.
Приближаться ли к богу, или зверю, зависит от качества и количества материала из которого нас отлила природа и от нашего разума-воли, которые выражают собою интеллект мозга, а свойство его — самоволие: каждую секунду я могу поступить так, или иначе, но, когда решение или поступок произошел, можно сказать, что он вызывался „необходимостью“, случайность „свободного выбора“ подчинена закономерности, но в прошлом, а не в следующем, — пусть она будет „иллюзией“ как думают некоторые, все же она нам присуща и оторвать ее от нас нельзя.
Детерминист в прошедшем и индетерминист в последующем, плюс мое самосознание, „я“, нашедшее себя и самоопределяющееся, есть сущность свободы находящейся внутри меня и помнящая: где ты — после всех усилий — ничего не можешь сделать, там ты ничего и не должен хотеть. Еще одно возражение против социалистов и коммунистов надо доставить, служащее также характеристикой и дополнением к „верую“ неонигилиста, на основе индивидуалистического анархизма: идеалы их возможны не сейчас, а после, не сегодня, а завтра, а что же делать мне нынче, тем более что „завтра“ растягивается на столетие, — жить же как все — невозможно, а до осуществления их идеалов еще далече?....
Это ахиллесова пята всех, у кого „земля обетованная“ по ту сторону их жизни, но не для неонигилизма — что уже достаточно выяснено. Перехожу к последнему положению, на которые многие и многие, из „левых“, станут кивать головами и указывать пальцами, — но оно чаще встречается между его противниками, чем они сами думают, — я хочу сказать о принципе пробабилизма — так прославленном иезуитами и разменянном ими на мелкую монету фальшивого чекана: цель оправдывает средства. Необходимость в нем вызывается из тактических соображений: „орать“ с голыми руками на медведя, оказывать свою смелость или рыцарство, бросаясь очертя голову на лес штыков, — безумие! Хотя „безумству храбрых“ и поют песни, но к нему надо добавить „мудрость змия“ и „простоту голубя“, — если они таковы как предполагают.
Я родился чтобы видеть мир. Я живу, чтобы быть собой.
Анархисты ли анархисты?
В современном омуте государственности, в том жутком кошмаре, который навис над душой человека, в беспросветной тьме обыденщины, в дни горя и страданий, — идеал анархиста, как светоносная заря улыбается уставшему человечеству, как яркое солнце измученному долгой тюрьмой узнику, — он манит и тянет, и больная душа изнывает и тоскует по новой жизни. Убийства, грабежи, насилия, газовые атаки, бомбометы, сифилис, беженцы, хвосты у пекарен.... завтра призыв в армию.... сегодня полуголодное существование.... итак без конца.... без просвета....
Если люди перестают подчиняться начальству, то власти желудка не подчиниться нельзя, или почти немыслимо — за исключением обновляющих голодовку в тюрьме.
Человечество побывало у всех знахарей и хиромантов, объездило весь мир за радикальной панацеей от всех бед обрушивающихся на него, но бедным Макаром перестать быть не может: все несчастья валятся на него беспощадно. Человек оглядывается кругом себя, озирается, мечется из угла в угол, идет на поклон ко всем великим мира сего, а счастья все нет и нет, а горя хоть отбавляй. И почти всегда на искание лучшей жизни, непосредственной жизни, наталкивал голод, или опасность остаться без хлеба и только потом являлся запрос на так называемые высшие идеалы.
Но бывают моменты, когда хотения — „хлеба“, и хотения духа — совпадают, — это редкое явление в истории, но мне кажется, что мы живем в такое время. Все бурлит — пусть стонет — но живет не обычной жизнью обывателя, не пресмыкающего только, а и летающего,
