Свет был резкий, слова скупые, движения точные. Оба походили на старательных рабочих, выполняющих сложное ночное задание. В карманах почти ничего: пакет табака, книжечка папиросной бумаги, коробок спичек, дешевый перочинный нож, дверной ключ старинной формы, карандаш, платок без метки, немного мелочи, но ни бумажника, ни документов, удостоверяющих личность Мере осторожно, одну за другой, брал вещи, укладывая каждую в отдельный мешок из вощеной бумаги, и накрепко завязывал его. То же он проделал с рубашкой, ботинками, носками. Все они были довольно дешевые. На пиджаке обнаружилась метка магазина готового платья на Севастопольском бульваре; брюки — поновее — были другого цвета.
Мертвец лежал уже голый, когда появился доктор Поль: бородка расчесана, глаза ясные, хотя его и подняли среди ночи.
— Ну-с, дорогой Мегрэ, что-то нам расскажет этот бедный парень?
Иными словами, им предстояло заставить мертвеца заговорить. Все шло заведенным порядком. В обычных условиях Мегрэ мог бы отправиться спать: утром все бумаги и без того лягут к нему на стол. Однако комиссар, не двигаясь с места, стоял рядом: взгляд тусклый и сонный, руки в карманах, трубка в зубах.
Прежде чем пустить в ход ланцет, доктору Полю пришлось дождаться фотографа. Тот запаздывал, и Мере, воспользовавшись отсрочкой, тщательно вычистил трупу ногти на руках и ногах и осторожно ссыпал частицы грязи в мешочки, на которых начертал кабалистические знаки.
— Непросто будет придать ему веселенький вид! — заметил фотограф, осмотрев лицо.
Обычная работа… Первым делом снимки тела и раны. Потом — для публикации в газетах с целью опознания — фотография лица, насколько возможно более живая. Вот почему техник гримирует убитого, который в ледяном свете выглядит особенно бледным, хотя скулы у него тронуты румянцем, а губы накрашены, как у уличной девки.
— Ваш черед, доктор.
— Остаетесь Мегрэ?
Комиссар остался. До конца. Было уже половина седьмого утра, когда они с Полем выпили кофе с коньяком в маленьком баре, где только что открыли ставни.
— Полагаю, вы не собираетесь дожидаться моего заключения?.. А скажите, дело крупное?
— Не знаю.
Вокруг них рабочие ели рогалики. Было холодно. Утренний туман оседал на пальто каплями влаги. На разных этажах домов одно за другим загорались окна.
— Скажу для начала, что это человек скромного положения. В детстве, судя по костям и зубам, жил, вероятно, бедно, вниманием не избалован. Руки ни на какую определенную профессию не указывают. Они сильные, относительно ухоженные. Рабочим он не был. Служащим тоже: на пальцах никаких деформаций, говорящих о том, что покойник много писал или печатал на машинке. Ступни, напротив, уплощенные, чувствительные, как у человека, который проводит много времени стоя.
Мегрэ не записывал: слова доктора и без того запечатлевались в его памяти.
— Перейдем к главному: время преступления. Не боясь ошибиться, могу утверждать: от восьми до десяти вечера.
Мегрэ уже уведомили по телефону о показаниях ночных гуляк и о появлении желтого «Ситроена» на площади Согласия сразу после часа ночи.
— Вы не заметили ничего ненормального, доктор?
— В каком смысле?
Врач с бородкой состоял судебно-медицинским экспертом тридцать пять лет и в уголовных делах разбирался основательней, нежели большинство полицейских.
— Преступление совершено не на площади Согласия.
— Безусловно нет.
— Оно, видимо, произошло в каком-то отдаленном месте.
— Вероятно.
— Как правило, на риск, связанный с перевозкой трупа, особенно в таком городе, как Париж, идут для того, чтобы спрятать тело, попытаться уничтожить его или отсрочить обнаружение.
— Вы правы, Мегрэ. Я об этом не подумал.
— В данном случае, напротив, преступники, рискуя попасться или по меньшей мере навести нас на след, везут труп в сердце Парижа, на самое видное место, где он даже ночью десяти минут не пролежит, как его обнаружат.
— Иными словами, убийцам нужно было, чтобы его обнаружили. Вы это хотите сказать? Тем не менее они приняли меры, чтобы затруднить опознание. Улары по лицу нанесены не кулаками, а тяжелым инструментом, форму которого я, к сожалению, затрудняюсь определить.
— Нанесены до смерти?
— После. Через несколько минут. Во всяком случае, меньше чем через полчаса… А теперь вот это, Мегрэ: есть еще одна деталь, о которой я, видимо, умолчу в заключении, потому что не уверен в ней и не хочу, чтобы адвокаты оспорили мое мнение, когда дело дойдет до суда. Вы видели, я долго изучал рану. Я вообще изучил несколько сот ножевых ранений. И я утверждаю, что это нанесено не наугад. Представьте себе: два человека стоят лицом к лицу, разговаривают, и вдруг один бьет другого ножом. Ему ни за что не нанести рану вроде той, что я сейчас осмотрел. Вообразите, напротив, что человек сидит или даже стоит, но занят чем-то своим. Другой подкрадывается сзади, обхватывает жертву рукой и с силой вонзает нож в намеченное место. Или еще точнее: предположим, жертву связали или крепко держат и злоумышленник как бы «оперирует» ее. Ясно?
— Ясно.
Мегрэ и без того знал, что на мужа Нины напали не внезапно: он целые сутки пытался уйти от убийц. То, что для доктора Поля составляло, так сказать, чисто теоретическую задачу, представало глазам комиссара в куда более человеческом плане. Он, Мегрэ, слышал голос покойного. Почти что видел его, следил за каждым его броском от бистро к бистро, пока несчастный отчаянно кружил по одним и тем же кварталам Парижа между площадями Шатле и Бастилии.
Комиссар и врач шли по набережным, один с трубкой, другой с сигаретой во рту: Поль курил даже во время вскрытия, утверждая, что табак — лучший антисептик. Занималась заря. Вдоль Сены спускались первые караваны барж. По каменным лестницам с трудом поднимались клошары, окоченевшие после проведенной под мостами ночи.
— Беднягу убили вскоре после того, как он поел. Может быть, даже сразу.
— Что он ел, знаете?
— Гороховый суп и треску по-провансальски с картофелем. Пил белое вино. В желудке я обнаружил следы и кое-чего покрепче.
Ба! Они как раз поравнялись с «Погребами Божоле», где хозяин только что распахнул деревянные ставни. С улицы был виден темный зал, откуда тянуло винным запахом.
— Вы домой? — осведомился доктор, собираясь поймать такси.
— Нет, загляну в отдел идентификации.
Огромное здание на набережной Орфевр было покамест безлюдно, если не считать уборщиков на лестницах и в коридорах, еще пропитанных зимней сыростью. У себя в кабинете Мегрэ застал Люкаса, дремавшего в кресле комиссара.
— Что нового?
— Фотография разослана по газетам, но поместят ее в утреннем выпуске только некоторые из них: она доставлена слишком поздно.
