Моя бабушка Дина Яковлевна себя всегда называла бабка. И когда ей было 50 лет, и сейчас. Мою тетю называла Юлька. Не Юлечка, не Юля – Юлька. Я – Жанка (но иногда все-таки Жаннуля, так тоже бывает). Моя мама – Райка. Отца моего звали Борька, если повезет – Борюня. Вот моего брата всегда звали Толя, редко Толька.
Но проблема в том, что и Толиного отца, мужа моей тети, тоже зовут Толя. Поэтому бабушка, чтобы не перепутать, стала называть его Уткин.
Уткин был единственным человеком, который наводил порядок в Галибихе. Он приезжал туда в отпуск в августе, когда в доме уже были полный разброд и шатание. Уткин приезжал – и все безобразия заканчивались. Толя брался за тяжелые физические работы (например, за ремонт сарая).
Галибиха – это Воскресенский район, северо-восток Нижегородской области. Чуть восточнее – граница с Марий-Эл. Болотистые места. Непроходимые Евдокимовские леса – так они назывались. Река Ветлуга – холодная, северная. Море комаров в июне и июле. Жуть эта Галибиха.
Жуть этот дом. Его действительно ремонтировали каждый год, в том числе к ремонту дома привлекался и мой отец, который терпеть не мог деревню. Но он был еще обязан каждый год стелить рубероид на крышу. Конечно, гораздо проще было бы покрыть крышу шифером – и забыть о ней.
Но шифер неэкологичен, поэтому убеждать бабушку все же пойти на компромисс в этом вопросе было гиблым делом. Бабушка очень жестко и последовательно отстаивает свои взгляды по принципиальным для нее вопросам. Она настолько повернута на всем, что касается здоровья, что одно время даже холодильник подозревала в том, что он излучает. А уж телевизор всегда смотрела на расстоянии 10 метров, не ближе – чтобы «не облучиться».
В Галибихе, повторюсь, были тучи комаров. И в те годы уже появлялись средства защиты от них, но… бабушка считает, что использование, как она выражалась, «всякой химии» нанесет непоправимый вред здоровью. Поэтому никаких репеллентов она не признает.
Нас с Толей в Галибиху отвозили в июне. Я была искусана вся. Абсолютно вся – на мне не было живого места ни на теле, ни на лице. Галибиху я ненавидела лютой ненавистью. Мы ехали туда на двух автобусах, везли какие-то бидоны, жестяные ведра, все с продуктами – с едой в деревне в начале лета было сложно, а машины ездить в райцентр у нас не было. Весь быт был очень тяжелым, не было даже бани, мылись в реке раз в неделю хозяйственным мылом, там же стирали. Туалет на улице, выгребная яма. Воду нужно было носить из колонки ведрами. Жестяной умывальник, отсутствие газа, микроскопические электроплитки.
Естественно, никакой эстетики.
БАБУШКА СЧИТАЕТ, ЧТО КРАСОТА – ЭТО НЕВАЖНО. ОНА НЕ ПРИДАЕТ НИ МАЛЕЙШЕГО ЗНАЧЕНИЯ ВНЕШНЕЙ АТРИБУТИКЕ. ПРИ ЭТОМ БАБУШКА ОЧЕНЬ ОБРАЗОВАННЫЙ ЧЕЛОВЕК.
У нее отменный литературный вкус, она читала Фолкнера, Достоевского, разбирается в классической музыке – но быт приветствует совершенно крестьянский. Мы ели из жестяных мисок, пили из жестяных кружек. А ели мы в принципе алюминиевыми ложками. Вилки были не предусмотрены.
Естественно, бабушка была постоянно занята, ей было некогда со мной ходить на речку и в лес. Двоюродному брату было проще – он старше на пять с половиной лет, и у него было больше свободы передвижения. Я же обязана была сидеть в доме или гулять по огороду.
Единственной нашей «обязательной программой» было каждое утро полоть огород и вручную собирать колорадских жуков и личинки с ботвы картофеля, а потом давить их (никаких пестицидов бабушка, конечно, не использовала). И мне это нравилось! За эту работу нам давали конфеты.
Но огородные работы занимали полтора часа в день, а все остальное время мы с братом просто сходили с ума. Играли в карты по десять часов подряд. Соревновались, кто больше съест. Брат был старше, но я изо всех сил старалась его «переесть» – все заканчивалось расстройством желудка.
Бабушка считает: здоровой пищи сколько ни съешь, все хорошо. Творог – жирный, 20–40 % жирности – в эмалированную миску. Сверху – 200 граммов деревенской сметаны, от души – варенья… Ешьте, дети! И мы ели.
От такой жизни неизбежно становишься немного дикарем. И вот в один из годов я настолько одичала, что перестала по утрам расчесываться. К тому же у нас в доме было очень мутное зеркало, в нем был виден только расплывчатый силуэт, поэтому я точно не знала, как я выгляжу. Бабушка этого не замечала, а если и замечала – не считала катастрофой. Через месяц навестить нас приехала моя тетя Юля. Когда меня увидела, ахнула: волосы выглядели примерно как стекловата.
ТЕТЯ ПЫТАЛАСЬ РАСЧЕСАТЬ МОИ КОЛТУНЫ, НО БЕСПОЛЕЗНО – ВОЛОСЫ СОВЕРШЕННО СВАЛЯЛИСЬ. ПРИШЛОСЬ ВСЕ СОСТРИЧЬ. В ШКОЛУ В ТОТ ГОД Я ПОШЛА С КОРОТКОЙ И НЕ ОЧЕНЬ РОВНО ПОСТРИЖЕННОЙ ЧЕЛКОЙ. ТЕТЯ СКАЗАЛА, ЧТО У МЕНЯ ФРАНЦУЗСКИЙ СТИЛЬ.
В 2020 году я навестила дом в Галибихе. Он стоит до сих пор, стал за годы еще менее пригодным для жизни. Меня туда совершенно не тянет, но нет более яркого воспоминания из детства, чем Галибиха.
Ужас с деревней каждый год компенсировался счастьем в Сочи. Родители брали отпуск в августе – и летели вместе со мной к морю. Я обожала Сочи – после Галибихи это было несколько недель абсолютного блаженства.
Мы не лежали на пляже от рассвета до заката. Мои родители с рождения привили мне любовь к спорту. Отец и мама играли в большой теннис – в СССР он был моден в научной среде. Вторым «спортом ученых», как ни странно, был виндсерфинг. Один из физиков привозил свой серф в Сочи во время научных конференций. Катались по очереди, мама тогда тоже попробовала.
Отец, конечно, не заставлял меня ни играть в теннис, ни кататься на доске. Но мне хотелось всегда делать то, что делают взрослые, особенно родители. До сих пор довольно хорошо играю в большой теннис. А на виндсерф встала в 2020 году после долгого перерыва. Была уверена, что уже все забыла, но – нет. Оказалось, я по-прежнему неплохо катаюсь. Для меня идеальный отдых – это теннис, велосипед и, если повезет, виндсерфинг.
Однажды в Сочи я ужасно обиделась на отца. Мы гуляли в парке «Ривьера»: ели мороженое, делали экспресс-фотографии, шутили, смеялись.
– Смотрите, там лошади и пони! Я хочу покататься на пони! – я увидела лошадей и сразу загорелась.
Конечно, меня посадили и прокатили, и я была рада. Но когда стала слезать с пони, он меня укусил. Это было не столько больно, сколько обидно: ну как так? За что? Почему он меня укусил?
Я заревела, бросилась к отцу:
– Что случилось? – он наклонился ко мне.
– Меня укусила лошадь… – всхлипнула я.
И тут отец начал хохотать. Ситуация показалась ему настолько комичной, что он не мог ничего с собой поделать – не мог остановить смех. А меня душила обида – и на пони, и на отца за то, что смеется над моим горем. Казалось бы, мелочь – а почему-то помню это до сих пор.
…Когда мой отец уже работал губернатором, он решил написать книгу. Конечно, времени на то, чтобы писать ее полностью самостоятельно, у отца не было. Поэтому он попросил нижегородскую журналистку Ларису Крылову помочь ему. Книгу решили назвать «Провинциал» и придумали необычный формат: Лариса называла отцу фамилии известных персон (Жириновский, Гайдар, Тэтчер), понятия (например, «честность», «реформы», «порядочность») или фразы, которые нужно продолжить. И отец в ответ давал характеристику тем или иным людям, рассуждал, если это были понятия, или заканчивал фразы.
