снова. Каждое своё «ведьма» она произносила с сытым удовольствием, так, будто это слово было самым вкусным, что бывало у неё на языке.
— Вы ненормальные.
— Это ты едва не сломала мне шею своей магией! — притворно возмутилась Лекси и расхохоталась.
— Она с нами не пойдёт, — заметил Перси. — Много потрясений.
На мгновение стало так страшно, что Ынбёль уже была готова закричать. Она решила, что сейчас её потащат куда-то силой, что будет больно, что её, вероятно, убьют какие-то фанатики похлеще мамы. Но Лекси ответила:
— Ты прав. Давай уложим её спать, — Лекси поправила чёлку Ынбёль. — Джеб нас придушит, если мы не принесём корешки, и тогда ковену точно хана, — Лекси опустила ладонь со лба Ынбёль ей на глаза, и прежде, чем Ынбёль успела что-либо сделать, мир потух.
* * *
Проснулась она невероятно выспавшейся и просто до одури голодной.
События прошлой ночи казались лишь ночным кошмаром, но Ынбёль не могла не заметить, что чувствовала себя действительно хорошо. В самом деле хорошо. Также, как и прошлой ночью, она ощущала себя полностью здоровой.
Вскочив с кровати, она первым делом проверила руку — ни следа ночного ранения. Ничего не болело, не сводило. Не было ощущения, будто вот-вот с телом случится что-то страшное. Она ощущала… Силу. Сравнивать было не с чем, но сейчас ей казалось, что силы в ней больше, чем просто в здоровом человеке.
— Я пошла, — кинула она матери, шнуруя кеды у порога. По пути в школу ещё предстояло отыскать рюкзак.
— Может поешь? — предложила в миллионный раз мать. Ей нужно было проявлять умеренную заботу об умирающей дочери. Умеренную — чтобы не было так больно, когда все старания пойдут прахом и Ынбёль умрёт. Заботу — потому что она её всё-таки любила. Не так сильно, как своего бога, но всё-таки любила. Поэтому про завтрак они говорили каждый день.
Даже когда Ынбёль умерла.
— Не… — Ынбёль осеклась, внезапно почувствовав сильный спазм. Живот свело так сильно, что она едва не вцепилась зубами в собственную руку.
Это был голод. Самый настоящий, безумно сильный голод. Она не чувствовала его много лет и сейчас скорее инстинктивно поняла, что ей надо срочно поесть. Если, конечно, она не хочет пожевать обшитые скотчем потрёпанные учебники по пути в школу.
— Хочу, — призналась она.
Собственный растерянный взгляд встретился с таким же взглядом матери, выглянувшей с кухни. Впрочем, она быстро взяла себя в руки и, улыбнувшись, кивнула.
Завтракала Ынбёль непривычно долго — всё никак не могла наесться. Она заглотила тост с маслом, почти не жуя, затем сделала себе бутерброд с сыром, но и он её не насытил. Съела яблоко, с трудом разгрызла какой-то злаковый батончик, лежавший в кухонном шкафчике, вероятно, не первый год. С разочарованным вздохом осмотрела холодильник, ящики и даже обувную полку в коридоре — больше есть было нечего.
Накинув куртку, выскочила на крыльцо.
И замерла.
Мир стал совсем другим за эту ночь. Ещё вчера он был похож на незастывший бетон: вязкий, склизкий, тяжёлый и очень опасный. Каждая ступенька, каждый угол несли угрозу. Каждое дуновение ветра грозило простудой. Каждый вдох обещал стать последним.
Но Ынбёль вдохнула полной грудью — и лёгкие не закололо. Ноги стояли на деревянном настиле уверенно, щиколотки не ныли, колени не дрожали.
Её тело было полно жизни и сил. Не верилось, что так вообще бывает, а от мысли, что так живёт, так чувствует большинство, хотелось завистливо плакать. И мама, что молилась чаще, чем улыбалась, и противный церковный настоятель. И мальчишки, что всегда хихикали за спиной, и учителя, что просили Ынбёль хотя бы притвориться нормальной — все они чувствовали жизнь в себе ежедневно. Теперь Ынбёль было очевидно, почему никто из них не мог разделить её боль, не хотел понять, как ей плохо, но меньше обижаться на них она не стала.
Она посмотрела под ноги. Согнула колено, покрутила стопой, ударила пару раз носком кеда по полу. Кажется, она может побежать. Удивительно.
Приподняв с носа очки, она по привычке прищурилась, а потом поняла, что видит прекрасно и без них. Не поверив, опустила очки обратно на нос. Снова подняла. Различила вдалеке черепицу на крыше старого склада, которую прежде никогда не замечала. Осмотревшись, сняла очки и убрала их в карман куртки.
Спустившись по ступенькам, обернулась на крыльцо. На верхней ступеньке, у самого края, заметила тёмное пятнышко. Кровь. Её.
События прошлой ночи вновь вспыхнули перед глазами: и смерть, и воскрешение, и странная парочка… И чувство чужого присутствия внутри самой себя.
Как те двое это назвали?
Метаморфозы.
Нет, Ынбёль прекрасно помнила прошлую ночь. Слишком хорошо, чтобы отмахнуться от неё, списав на кошмар, о котором думала изначально. Холодный Перси, радостно взволнованная Лекси. Нож. Амулеты.
Ведьмы.
— Ведьма, — сказала она. — Я ведьма? Да как же…
Но она всё равно ещё раз осмотрелась, а затем резко выбросила руку вперёд, широко растопырив пальцы. Ничего не произошло. Она сжала пальцы в кулак, отодвинула указательный и взмахнула им, как дирижёр машет палочкой. Снова ничего.
— Ерунда какая-то, — зло пробубнила она, но всё равно ощутила досаду.
На утро всё это звучало ещё глупее, чем ночью, но Ынбёль не могла просто отогнать от себя мысли о том, что парочка, возможно, права. Что-то в ней продолжало повторять, что стоило прислушаться, стоило пойти с ними.
Она побрела в школу, по пути заглядывая под каждый куст, но рюкзак волновал её теперь меньше всего. Старая жизнь в ней вела борьбу с новой. Абсолютно достоверным фактом было то, что до вчерашней ночи Ынбёль была самым больным подростком этого города. Но и то, что произошло потом, хоть и было странным, но всё же, кажется, случилось на самом деле.
Ынбёль начала гадать, придут ли они снова. А если нет — что ей делать? Просто подождать, пока всё забудется? Постараться найти их самой? Каким образом?
Ведьмы представлялись Ынбёль крайне загадочными существами, обитающими в тёмных замках на отшибах сего мира. Живущие в секрете, хранящие тайны. В их затхлом тихом городишке, где половина друг другу семья, а вторая — злейшие недруги, сложно было представить нечто подобное. У них не было ни замков, ни вообще каких-либо достопримечательностей, кроме, разве что, музея. Лет сто назад в окрестностях случайно нашли окаменелость — теперь это было главной ценностью города. Не было в городе и тех, кто был бы похож на ведьму — лишь обычные люди, да небольшая коммуна набожных фанатиков, к которым, как ни печально, относилась и мать Ынбёль, и,
