пионерское?
— Даю.
Она приблизила губы к моему уху:
— Зденек попросил Роберта дать ему списать задачи по математике.
— Врешь! — не поверила я.
— Честное пионерское! — Валя с жаром поцеловала свой галстук. — Сама слышала, как он перед письменной подошел к нему и сказал: «Слабо́ дать мне списать задачи», а Роберт сказал: «Нисколько не слабо́».
— И дал?
— Дал. Он ему шпаргалку написал и сунул, и никто не видел. Одна я.
— Так Зденек вроде раньше всегда сам решал все письменные, — сказала я.
Валя оглянулась, нет ли кого позади.
— Это я решала. Он у меня раньше просил, а теперь у Роберта.
— Почему?
Она с сокрушенным видом пожала плечами.
— Не знаю. Может, стесняется.
Нет, Зденек был далеко не из стеснительных. Скорее всего, он хотел проверить Роберта, даст ли ему Роберт списать или нет.
Конечно, он был уверен — Роберт не откажет. Он не умел отказывать.
Но я ничего не сказала Вале. Все равно, что бы я ни сказала о Зденеке плохого, она бы ничему не поверила.
В магазине мы долго перебирали различные перья, хотя с самого начала решили взять 86-й номер. Потом разглядывали записные книжки. Одна мне понравилась особенно — в голубой клеенчатой обложке с золотой свинкой в уголке.
— Такая же книжка есть у Зденека! — радостно сказала Валя.
Мы шли с Валей домой, и она то и дело говорила о Зденеке, о том, что он сказал, что сделал. И, когда я начинала говорить о чем-либо, не имеющем отношения к Зденеку, лицо ее скучнело и сразу же становилось безразличным.
Мы простились с Валей на Калужской площади, и я пошла домой. Возле трамвайной остановки мне встретился Роберт. Он шел рядом с невысокой, довольно полной женщиной, одетой в светлое пальто, с газовым шарфом, накинутым на голову. У женщины было красивое лицо, белокурые волосы, темные густые брови. Она была немного схожа с Робертом, и я сразу догадалась, что это, должно быть, и есть его мать.
Я подходила к дому, когда Роберт догнал меня.
— Пойде́м к нам, — предложил он.
— Пойдем, — согласилась я.
В палисаднике у них, как всегда, было тихо. Пряно пахли цветы табака, и возле самого забора зеленели широкие шершавые лопухи.
— Хорошо у вас, — сказала я.
Мы сели на скамейку возле акации.
— Это моя мама сейчас приезжала. Видела?
— Видела. Ты на нее похож.
Он решительно затряс головой.
— Нет. Я на отца похож.
— Она красивая.
— Правда? — Он задумался немного. — Все говорят — красивая.
— А ты что, сам не видишь?
— Не знаю.
По дорожке от дома к нам торопливо шла, почти бежала какая-то женщина. Она подошла ближе, и я узнала тетку Роберта. Не глядя на меня, она бросилась к нему:
— Ушла?
— Только что проводил, — ответил Роберт.
— Когда опять приедет?
— Не знаю. — Роберт пожал плечами. — Об этом мы не говорили.
— Ты не поедешь! — сказала тетка, голос ее сорвался, и она заговорила шепотом: — Ты не поедешь, я тебя никуда не пущу.
— Я никуда не поеду, — сказал Роберт.
Она кивнула. Потом быстро, не оборачиваясь, пошла к дому.
Роберт сел рядом со мной на скамейку.
— Вот ведь какое дело, — сказал он.
Мне подумалось, что он стыдится меня, стыдится того, что передо мной внезапно приоткрылась завеса, скрывавшая его жизнь.
— Мне пора, — сказала я.
— Подожди.
— Ты не бойся, — сказала я. — Даю тебе честное пионерское, самое честное, я ничего никому не скажу!
— Я у тети Ани уже семь лет живу.
— Она хорошая?
— Очень. У нее жизнь знаешь какая? Если про нее написать, никто не поверит, подумают, что это все кто-то придумал… Подожди, — сказал он. — Я тебе сейчас что-то покажу.
И стремглав бросился к дому.
Он быстро вернулся, держа в руках небольшой альбом.
— Смотри, это тетя Аня, когда была молодая.
Я увидела тонкое, с круглым подбородком и слегка вздернутым носом молодое лицо. Большие глаза, нежные, чуть улыбающиеся губы. Тугие косы венцом уложены на голове.
Никогда не могла бы я подумать, что худенькая, невзрачная женщина, которую я только что видела, была такой красивой.
— А вот мой отец. — Роберт показал мне другой портрет.
Портрет был, видимо, старый, стертый на сгибах. Отец его стоял в группе мужчин. Он был высокий, пожалуй, выше всех; черты лица было трудно разглядеть, хорошо были видны только глаза, узкие, слегка приподнятые к вискам.
— Он тогда учился на рабфаке, — сказал Роберт. — Вместе с тетей Аней.
— Она что, его сестра? — спросила я.
— Нет, — ответил Роберт, — она сестра мамы. Мама старше тети Ани на два года. Ведь мой отец сперва на ней жениться хотел, а когда познакомился с ее сестрой, с моей мамой, тогда все не так стало…
Роберт помолчал. Лицо его было задумчивым.
— Я у тети Ани живу, — снова начал Роберт. — Я у нее всегда жить буду.
— А мама одна живет? — спросила я.
— С отчимом, — сказал он. — Отчим у меня неплохой, но только я все равно останусь у тети Ани. Они хотят, чтобы я к ним переехал, а я не хочу…
Он приподнял голову, повторил с каким-то непонятным мне упрямством и силой:
— А я не хочу и никуда не поеду!
4
Самым строгим учителем в школе по праву считался наш классный, математик Георгий Ефимович Мерзоев.
Должно быть, все поколения школьников, которых он учил, называли его за глаза одинаково — «ГЕМ».
Сухощавый, сутулый, с пронзительными, водянисто-голубого цвета глазами и рыжеватой щеточкой усов, он был беспощаден. Получить у него «хорошо» было невероятно трудно, а «отлично» — просто невозможно.
Он был придирчив, суров и, как мне казалось, считал всех нас неисправимыми лентяями.
Он не любил нас. Мы платили ему тем же, и боялись его, и перед каждой контрольной мечтали о том, чтобы он заболел, уехал куда-нибудь и вообще навсегда скрылся от нас. Но он был на диво здоров и за все тридцать пять лет работы не пропустил ни одного часа.
Прошло три дня после той контрольной, когда Зденек списал у Роберта.
Пунктуальный ГЕМ, как и всегда после контрольной, принес в класс наши работы.
Он сел на свое место, обвел нас пронизывающим взглядом острых, словно буравчики, глаз.
Мы замерли. У него на уроках всегда царила тишина, а тут еще контрольная. Что-то она покажет?
— Протасова — хорошо, — сказал он, отдавая тетрадь Вале.
Пунцовые щеки Вали, казалось, побагровели еще больше.
— Ширяева — удовлетворительно. — Не глядя на меня, он отдал мне тетрадь.
«Спасибо и за это», — мысленно ответила я.
Он назвал
