<…>
— Элиза! — крикнула она мне и спустя пару фраз метнула свою горячую ладонь в сторону щеки своего бывшего мужа, не ставшего ждать, а выбежавшего без объяснений со злостью, кинутой в мои глаза, в сторону «выходной» двери.
В этом был весь он, разоблачённый, не имеющий сил и желания строить всё заново при малейшем шансе — дешёвый и недостойный всего того, что мама так сильно любила и защищала. Может, этот «шанс» в виде соприкосновения губ и не вернул бы их в прошлое, но тогда бы отец на пару секунд вспомнил, что раньше любил эту женщину с головы до пят, а это дороже любого поцелуя даже французского.
«Ты и сейчас мне врала?»
Почему-то время в этом месте шло слишком быстро, отчего казалось беспощадным. Может, поэтому днём и все эти пятнадцать тысяч человек в городке выглядели старше своих лет. Гуляя по улицам, Элиза удивлялась тому, как половина населения не жалеет времени, проживая всю свою жизнь в этом крошечном порту, не путешествуя по миру, а лишь разглядывая красочные картинки в Интернете. «Когда отец говорил мне о том, что когда-нибудь я пойму его, то, наверное, имел в виду переезд в другой город, когда в старом оставаться до невозможности сложно, а в новый перебираться до невозможности больно, хоть и смотреть на него я буду, как на восьмое чудо света», — думала она.
Бар, к которому её проводил чудаковатый Кристофер со своей мохнатой собакой Лукасом, находился в старом подвале захолустья, а к вечеру подсвечивался маленькими золотыми фонариками, как в Рождество. Вечером Карлинген будто оживал, принося улицам новых людей: вероятно, к тому времени рыба начинала ловиться, а булочки в пекарнях становились вкуснее и более хрустящими, отчего вытаскивали жителей из нор. Желая просмотреть весь город до захода солнца, Элиза катала свой чемодан в радиусе сотни метров от сегодняшнего мероприятия, поглядывала на лица прохожих, и думала о том, как время стало идти медленнее, а их внешний вид наконец соответствовал возрасту.
Некоторые продолжали здороваться с ней на французском, произнося кривое «бонжур», но, на самом деле, французов в городе она не наблюдала, отчего прибывала в ступоре, а другие же обходились своим голландским «халоу», приветливо улыбаясь.
Большая короткая стрелка двигалась к полночи, и она пошла прямиком к бару, чьё мероприятие так ждала весь день.
Вы когда-нибудь слушали песни Эдиты Пиаф? Если, как и Элиза, нет, то вам непременно стоит скупить пару пластинок с её песнями, если же да, то вы, должно быть, знаете, на что способна её музыка: вернуть вас в Париж, даже если вы в нём не были, и доказать, что этот мир невозможен без любви, — её музыку героиня услышала, зайдя в кабак, полный людей в беретах и жёлтых жилетах.
— Бонжур! — крикнула ей девушка, сидящая у барной стойки с такой же шапочкой, как у Элизы, и в пиджаке.
— Я плохо знаю французский, — подсела она к ней, положив свою правую руку на стойку и поставив рядом чемодан.
— Я тоже, — посмеивалась, отпивая алкогольный напиток из своего стакана. — Гарсон! — подозвала мужчину, вытиравшего стеклянную посуду, проговорив картавую «r». — Налейте арманьяк, — щёлкнула пальцами.
— Я не пью, — готовая встать, сказала Элиза.
— Как говорят во Франции, «мы подарили миру коньяк, а арманьяк оставили себе», — придержала её за плечо, — или вы нарушаете традиции?
— Я не из Франции, — уселась обратно.
— Тогда откуда Вы?
— Канада, — девушка хотела выпить глоток напитка, — Торонто. Почему французы оставили арманьяк себе? — но решила, что в новом городе пить с незнакомцами не стоит.
— Себе оставляют лучшее, — протянула руку. — Анна.
Вокруг нас сидели люди, которые, по всей видимости, прятались от Элизы весь день, но теперь она могла в полной мере наблюдать за ними: за их мимикой, голосом, повадками.
— Элиза, — пожала её. — В честь чего праздник? — спросила она.
— «Жёлтые жилеты»6, — указала на всех вокруг, — сегодня во Франции пройдёт новый бунт, — тогда-то Анна и заметила, как страстно бармен подслушивает их.
— Почему ты без жёлтого жилета? — перешла «на ты».
— Я не из Франции, — поправила свою светлую прядь волос с покрасневших от алкоголя щёк. — Амстердам — удивительное место.
— Ты проездом?
— Да, — усмехнулась. — Как раз в Париж: буду учиться на кинорежиссёра. А ты?
— Я?
— В чём хороша ты?
— Отлично играю на фортепиано, — решила солгать Элиза, — на прошлой неделе была в Эйндховене в филармонии, собрала все подаренные цветы и везу на могилу отца.
— И сколько там клавиш?
— На фортепиано? — задумалась. — Семьдесят восемь.
— Врёшь ты лучше, — посмеялась. — На десяток больше, — сделала глоток, чуть удержав алкоголь во рту.
— Как ты поняла, что я солгала? — нахмурила брови.
— Пальцы, — взяла её за руку и подняла вверх, — не музыкальные — мелочи выдают.
— Извини, — прикрыла глаза ладонью. — Я с детства так: неосознанно вру, а потом бывает, что прокалываюсь по глупости. Как— то раз в четвертом классе рассказала всем о том, что мой папа — король, а когда все узнали, что это неправда, то засмеяли меня.
— Засмеяли ребёнка?
— Это же дети: они не будут разбирать, сколько тебе лет и почему ты врал. Сначала в их глазах ты принцесса, а когда опускаешься на сотню рангов ниже, то кажешься и ниже их самих.
— Когда мне было восемь, мой отец беспробудно пил, а мама всегда прощала каждый его замах в её сторону, тогда я всем в школе говорила, что у меня нет отца, а когда тот, выпивший, пришёл за мной в класс, чтобы забрать домой, я сквозь землю провалилась и думала: «Это сон. Это не мой отец и не моя история», — Элиза, ослеплённая, смотрела на девушку напротив глазами ребёнка. — Никто не понимал, что за шатающийся мужчина зашёл в класс, — сделала глоток.
— Как его пропустили? — в ответ Анна пожала плечами. — И что ты сделала?
— Сидела на месте и ждала чуда, — перекинула ногу за ногу. — И знаешь, его не произошло: отец заметил меня, а затем учительница подошла к нему, желая выпроводить из класса. Он указал ей пальцем на меня — весь класс по его велению уставился на мои красные от волнения щёки.
— Все всё поняли?
— Невозможно было не понять: мы похожи как две капли воды, хоть я и была восьмилетней девочкой, а он сорокалетним мужчиной.
— Все тебя засмеяли?
— На удивление, нет, — пощёлкала пальцами, дав знак, что ей нужен ещё алкоголь, — только посочувствовали. Я училась не в той школе, где тебя спокойно могли поливать помоями, и им сходило бы это с рук, —
