экране моего телефона спустя часы, дни, недели после того, как они увидели меня голой, впились ногтями в мою спину, иногда до крови. Читая их сообщения, я ощущала эти метки. Чувствовала, что в моей власти так и держать их на уровне имен на экране, но через некоторое время они переставали звонить, и тогда я черпала силу в их молчании. По крайней мере, ненадолго. Я не привыкла к доминирующей роли в отношениях, к сексуальности. В старших классах меня никогда не звали на свидание. Ни разу. Я была недостаточно крутой, недостаточно белой, еще какой-нибудь «недостаточной». В колледже вела себя застенчиво и неуклюже, все еще держалась за христианство, которое требовало блюсти чистоту до брака и заставляло меня бояться мужчин и своего тела. «Всякий грех, какой делает человек, есть вне тела, а блудник грешит против собственного тела»[6].
– Я же симпатичная, да? – спросила я однажды маму. Мы стояли у зеркала, она красилась на работу. Не помню, сколько именно мне было, но краситься еще не разрешали. Приходилось тайком лазить в косметичку, когда мамы нет дома, – впрочем, задача была несложная. Мама все время работала. Ее никогда не было рядом.
– Это что еще за вопросы? – спросила она, схватила меня за руку и рывком подтянула к зеркалу. – А ну смотри, – велела мама, и впервые мне показалось, что она на меня рассердилась.
Я пыталась отвернуться, но стоило опустить глаза, мать снова меня дергала. Столько раз, что мне казалось, сейчас рука оторвется.
– Смотри, что создал Господь. А теперь смотри, что нарисовала я, – сказала мама на чви.
Долгое время мы гляделись в зеркало. До тех пор, пока у мамы не сработал будильник, сигнал, что пора заканчивать одно дело и приниматься за другое. Она накрасила губы, послала себе в зеркало воздушный поцелуй и побежала на работу. А я так и осталась на месте, глядя на себя и посылая себе поцелуи.
~
Мыши медленно приходили в себя, оправляясь от анестезии и обезболивающих. Я ввела вирус в прилежащее ядро и имплантировала линзу в их мозг, чтобы во время экспериментов видеть, как срабатывают нейроны. Иногда я задавалась вопросом, заметили ли зверюшки дополнительный вес в головах, но старалась не развивать подобные мысли, не очеловечивать подопытных, ведь это затруднило бы мне выполнение задачи. Я привела лабораторию в порядок и пошла в кабинет. Предстояло написать работу, по-видимому последнюю перед выпуском. На вычисления, самую сложную часть, обычно уходило несколько недель, но я занималась ерундой, тянула время. Проводила эксперименты снова и снова, пока предстоящая защита не становилась чем-то далеким. Я подумывала повесить плакат над столом, чтобы привести себя в чувство. «ДВАДЦАТЬ МИНУТ В ДЕНЬ НА ДИПЛОМ, ИЛИ…» Или что? Пустая угроза. После двадцати минут рисования закорючек я сдалась и вытащила дневник, который прятала в недрах стола, чтобы читать в те дни, когда уставала от работы, когда чувствовала себя подавленной и одинокой, бесполезной и безнадежной. Или когда возникало желание найти работу, где мне платили бы больше семнадцати тысяч долларов, львиная доля которых уходила на оплату жилья в дорогом студенческом городке.
Дорогой Боже!
У Базза сегодня выпускной, он надел костюм! Ярко-синий с розовым галстуком и платочком. ЧМ пришлось специально его заказывать, ведь Базз очень высокий и в магазине на такой рост ничего не нашлось. Мы весь день его фотографировали, смеялись, обнимались, а ЧМ плакала и все повторяла: «Ты такой красивый». Потом настало время забирать его девушку. Приехал лимузин, Базз сел туда, высунулся в окно на крыше и помахал нам. Он выглядел совершенно нормально. Пожалуйста, Боже, пусть всегда так и будет.
Три месяца спустя мой брат умер от передозировки героина.
Глава 7
К тому времени, как я захотела узнать в подробностях, почему родители решили иммигрировать в Америку, мама расхотела об этом говорить. Привычная версия – что она мечтала подарить Нана мир, а Чин Чин неохотно согласился – всегда казалась мне какой-то усеченной. Как и большинство американцев, я очень мало знала об остальном мире. Годами я сочиняла небылицы другим детям, якобы мой дед был воином, укротителем львов, великим вождем.
– И вообще, на самом деле я принцесса! – заявила я Джоффри, вечно сопливому приятелю по детскому садику. Мы вместе сидели в самом конце класса. Я всегда подозревала, что учительница специально меня к нему запихнула, чтобы я любовалась на сопли Джоффри и еще отчетливее ощущала, что мне здесь не место. Меня такое положение дел возмущало, и я от души отрывалась на Джоффри.
– Врешь, – заявил тот. – Черных принцесс не бывает.
Я пришла домой и спросила маму, неужели это правда. Она лишь велела мне замолчать и не беспокоить ее по пустякам. Это я слышала всякий раз, когда просила рассказать мне семейную историю – а в то время я была просто одержима историей. Мне хотелось послушать, как мама жила в Гане с моим папой, и чтобы в сюжете непременно были всевозможные короли, королевы – и проклятия, ведь как, если не ими, объяснить, почему отца нет рядом? И пусть все окажется куда грандиознее и элегантнее той скупой версии, которую я уже знала. А если уж мамина жизнь на сказку не походила – ладно, я была согласна и на сюжет вроде тех, что видела по телевизору, где Африку неизменно представляли континентом голода и военных действий. Однако никаких войн мама не застала, а если и испытывала проблемы с питанием, то совершенно иного рода – когда ешь одно, а хочется другое. Неутолимую жажду недостижимого. Я тоже мучилась схожей жаждой, и мамины истории вечно казались мне недостаточно экзотичными, недостаточно яркими, недостаточно… В общем, такими было не защититься от Джоффри, его соплей, учительницы в детском саду и этого места в самом конце класса.
Мама говорила, Чин Чин присоединился к ним с Нана несколько месяцев спустя после их переезда в Алабаму. Отец тогда впервые полетел на самолете. Взял с собой лишь один чемодан и пачку бабулиных ачомо и махнул в Аккру в переполненном автобусе. Изнывая от жуткой толчеи, от необходимости почти три часа ехать стоя, он от души радовался своему росту, благодаря которому мог глотнуть свежего воздуха, возвышаясь над прочими пассажирами.
Увидев, куда папа направляется, служащие аэропорта «Котока» порадовались за него и пожелали счастливого пути. «Вот бы и нам за тобой, chale[7]», – сказали они. А вот в аэропорту имени Джона Кеннеди у отца на таможне конфисковали его чипсы.
В то время мама зарабатывала десять тысяч долларов в год, трудясь сиделкой у человека по имени мистер Томас.
– Поверить не могу, что
