— Вкусно пахнет. Чем это? — Артём приподнял лохматую голову от подушки.
— Апельсинами и мятой? — усмехнулась Ася.
Синяя майка сползла с её плеча.
— Не-а, мясом, — облизнулся Тём, стараясь открыть подбитый глаз, — покормишь меня? А то уже… — он посмотрел, на оранжевое вечернее солнце, медленно катящееся вниз по сиренево-лиловым крышам.
Зимние дни заканчиваются, не успев начаться.
«Так кончится наш снежно-коричный роман», — грустно улыбнулась Ася.
— Вечер, — кивнула она Артёму. — Не знаю, будешь ли ты отбивную с кровью, я люблю, но ведь я — оборотень.
— Буду, — Тём сполз с кровати, пошатнулся и чуть не упал на пол.
Телефон разодрала требовательная трель.
— Это твой, — Ася пододвинула столик на колесиках к кровати.
— Давно звонит? — спросил Тём, устраиваясь на кровати.
— Полчаса уже звякает, — буркнула Ася, ставя на столик кувшин с апельсиновым соком и чашки.
— Отключила бы, — Тём вытащил телефон из кармана куртки и нажал кнопку.
— Вот еще, — Ася пожала плечами, — искать твой телефон, отключать, а вдруг это… это твоя любовница? — она посмотрела ему в глаза.
— Нет, — Тём отрезал половину отбивной и запихнул в рот, — моя любовница здесь, знаешь ли, и оказывается, она умеет готовить.
— Я… — Ася перестала жевать, — у меня… — она выдохнула и замолчала.
— Есть жених, я помню, — Тём налил в бокал сока и отпил. — И всё равно ты моя, — он заглянул ей в глаза снизу, — моя возлюбленная из мяты и апельсинов.
Это выглядело комично, но подбитые глаза Тёма горели такой страстью, что смеяться Асе не хотелось и спорить с этим глупым мальчишкой не стоило. Ася дожевала мясо, молча, и поднялась, чтобы убрать тарелки.
Он вскочил, поравнявшись с ней, подхватил её на руки прямо с тарелками.
— Такое дело, мятная девушка, — он прижал её к себе, и она притихла в его руках, — я люблю тебя.
— Я бы не торопилась с такими словами, — холодно бросила она. — И хватит дразниться, человек, ты пахнешь корицей и снегом, но я же молчу об этом.
— Ко…рицей? — переспросил он с удивлением.
— Именно, — улыбнулась она, — а теперь отнеси меня в кухню, а грязную посуду можешь засунуть в посудомойку. Разрешаю.
— Хорошо, — он побрел в кухню, запнулся о табурет и чуть не уронил Асю.
Но всё-таки удержал равновесие, прижал девушку к штырю стойки и, спустив лямку майки, взял в рот сосок, потом облизал грудь, зарылся между грудями, не сумев сдержать полустон-полувсхлип.
— Посуда, — напомнила Ася через несколько блаженных вздохов и заполняющего её тело наслаждения.
— Да, — пробормотал он, ставя Асю на пол и забирая тарелки из её рук.
ГЛАВА 3. Продолжение важного знакомства. Артём
— Голова не болит? — заботливо спросила Ася, когда я поморщился, честно говоря, от резкой боли в паху.
— Нет, — я смотрел на чудный агрегат, который Ася назвала «посудомойкой», и понимал, что быстрее будет вымыть две странные черные и квадратные тарелки руками.
Я включил воду и поискал губку. Её не было. Ладно, справлюсь. С Альфредом вот разобрался, неужто, с двумя тарелками не получится?
Альфред оказался нормальным парнем, одно было плохо, он не пьянел. Когда после четырех бутылок коньяка, выпитых им почти в одиночку, он, схватив меня за воротник куртки, начал ныть, что жених альфы стаи — это даже звучит мерзко, а практически — это настоящее оскорбление, до меня дошло, что он всё-таки тяжко не по-человечески пьян. И кто альфа, а кто жених, я так и не сообразил толком, потому что тоже выпил бокала три. Но я сумел уговорить оборотня вызвать такси, хотя он даже открыл свою роскошную, надо признать, машину и даже залез внутрь, а я сам доплелся, не помню как, сюда.
Тарелки я вымыл без специального средства и без губки, благо вода была огненно горячей. И потянулся к сковородке, но Ася покачала головой:
— Если не умеешь пользоваться посудомойкой, так и сказал бы, но посуду ты моешь виртуозно. Работал что ли в какой-нибудь забегаловке? По ночам тарелки мыл? — она смотрела на меня с жалостью.
Это было оскорбительно, но хорошо. Если женщина жалеет, значит, когда-нибудь полюбит.
— На даче мыл, — кивнул я, вспомнив нереальные эвересты из мисок, чашек, тарелок и кастрюль на бабушкиной дачной кухне, — но там было проще: потрясающее моющее средство с говорящим названием — «Фэйри» и губка заменят сотню машин-посудомоек.
Ася обняла меня сзади, её язык прошелся по шее, добрался до уха, острые зубы прикусили мочку:
— Да, что ты говоришь? — выдохнула она.
И всё, кровь опять прилила к голове, потом рванула в бедра, я взял Асю на полу около стойки, не сняв собственные штаны и отпихивая рукой зловредно изгибающийся ремень.
— Может, в кровать? — спросила она, когда мы уже просто обнимались, просветленные какие-то, хоть и мокрые с ног до головы от пота.
— В кровать, — буркнул я, сгребая с пола голую Асю.
— Может, я сама пойду? — хихикнула она, когда я чуть не треснулся об пол, наступив на ремень, спустившийся до серебристых плиток.
— Еще чего? — профырчал я, дрыгая ногами и сдергивая штаны.
И только я пристроился сверху, чувствуя, что вот сейчас поймаю наслаждение, опять зазвонил мой телефон. Я же его отключил?! Я выпал из Аси и нащупал поганую трубку, чтобы разбить его, если не получается отключить. Но на экране мелькнуло второе имя Эль Канте, и я ответил. Нечасто мне звонил сам хозяин ИнКа. Честно говоря, никогда еще не звонил.
— Громов, ты вошел в стаю?! — рявкнул Эль Канте.
— В процессе, — буркнул я, поймав насмешливую улыбку Аси.
— В каком? — обозлился Эль Канте.
— В приятном, — подсказала Ася, закидывая на меня голую ногу.
— В сложном, — залепетал я, понимая, что её круглое белое колено, касаясь моего члена, превращает его в палку.
— Ты не один что ли? — медленно, но всё-таки дошло до главного инквизитора империи.
— Угм, — просипел я, потому что Ася потерлась нежно, нежно коленом о член, и он уперся в её ногу.
— Давай быстрее, Громов! Игра начинается через два дня! — рявкнул Эль Канте.
— Да! — брякнул я, чтобы, отбросив выключенную трубку, кричать еще. — Да, да, да!
Потому что Ася, изогнувшись, обхватила розовыми губами мой член и задвигалась быстро, быстро, облизывая его языком и посматривая на меня с детски бесстыдным любопытством, при этом её тугие груди тряслись, а бедра двигались в такт.
Ох, ты вервольф бесхвостый…
— Да! — заорал я, корчась от пойманного остро сладостного освобождения.
