отвлечения внимания, развлечения и, при необходимости, запасной части. Почки, возможно. Переливание крови. Частичка костного мозга. Мне это разъяснили с самого начала жизненного пути и впоследствии регулярно напоминали. Мне было 20, когда я впервые услышал историю о том, что папа якобы сказал маме в день моего рождения: Чудесно! Теперь вы дали мне Наследника и Запасного — моя работа сделана. Шутка. Предположительно. С другой стороны, говорят, что через несколько минут после того, как он произнёс эту комедийную фразу, па ушел встречаться со своей девушкой. Вот так. В каждой шутке есть доля шутки.
Я не обиделся. Я ничего не чувствовал по этому поводу, ничего из этого. Иерархия была подобна погоде, положениям планет или смене времен года. Кому хотелось заморачиваться такими неизменными вещами? Кого может беспокоить судьба, высеченная в камне? Быть Виндзором означало выяснить, какие истины вневременны, а затем изгнать их из головы. Это означало впитывание основных параметров своей идентичности, инстинктивное знание того, кем ты был, что всегда было побочным продуктом того, кем ты не был.
Я был не бабушка.
Я не был па.
Я не был Вилли.
Я был третьим в очереди после них.
Каждый мальчик и девочка хотя бы раз представляют себя принцем или принцессой.
Таким образом, Запасной или не Запасной, быть им на самом деле было не так уж и плохо. Ещё, решительно стоять позади любимых — разве это не определение чести?
Любви?
Например, поклониться Виктории, проходя мимо?
3
Рядом с моей спальней было что-то вроде круглой гостиной. Круглый стол, настенное зеркало, письменный стол, камин с мягкой обивкой. В дальнем углу стояла огромная деревянная дверь, ведущая в ванную. Две мраморные раковины выглядели как прототипы первых изготовленных раковин. Всё в Балморале было либо старым, либо древним. Замок был игровой площадкой, охотничьим домиком, а также сценой.
В ванной доминировала ванна на когтистых ножках, и даже вода, струившаяся из кранов, казалась старой. Не в плохом смысле. Старая, как озеро, где Мерлин помог Артуру найти его волшебный меч. Коричневая, напоминающая некрепкий чай, вода часто тревожила гостей, приезжающих на выходные. Простите, а что с водой в моем туалете? Папа всегда улыбался и уверял их, что с водой все в порядке; напротив, ее отфильтровали и подсластили шотландским торфом. Эта вода текла прямо с холма, и вы испытаете одно из ярких удовольствий в своей жизни — шотландскую ванну.
В зависимости от ваших предпочтений, ваша шотландская ванна может быть арктически холодной или кипящей; краны по всему замку были чётко отрегулированы. Для меня мало удовольствий сравнится с обжигающим купанием, особенно, когда смотришь из узких окон замка, где, как я предполагал, когда-то стояли на страже лучники. Я смотрел на звёздное небо или на обнесённые стеной сады, воображая себя плывущим по огромной лужайке, гладкой и зеленой, как бильярдный стол, благодаря батальону садовников. Лужайка была такой идеальной, каждая травинка так аккуратно подстрижена, что мы с Вилли чувствовали себя виноватыми, что шли по ней, не говоря уже о том, чтобы кататься на велосипедах. Но мы всё равно это делали, всё время. Однажды мы преследовали нашего кузена по лужайке. Мы были на квадроциклах, двоюродная сестра на картинге. Всё это было весельем и играми, пока она не врезалась в зелёный фонарный столб. Сумасшедшая случайность — единственный фонарный столб на тысячу миль. Мы покатились со смеху, хотя фонарный столб, который недавно был деревом в одном из близлежащих лесов, разломился надвое и упал на неё сверху. Ей повезло, что она серьёзно не пострадала.
30 августа 1997 года я почти не смотрел на газон. Мы с Вилли поспешили принять вечернюю ванну, одели пижамы и с нетерпением уселись перед телевизором. Прибыли лакеи с подносами, уставленными тарелками, каждая из которых была увенчана серебряным куполом. Лакеи поставили подносы на деревянные подставки, затем, как всегда, пошутили с нами и пожелали приятного аппетита.
Лакеи, китайский фарфор — звучит шикарно, и я полагаю, что так оно и было, но под этими причудливыми куполами была просто детская еда. Рыбные палочки, домашние пироги, жареный цыплёнок, зелёный горошек.
К нам присоединилась Мэйбл — няня, которая когда-то была папиной няней. Пока мы все набивали себе рты, мы услышали, как папа прошагал мимо в тапочках, выходя из ванны. Он нёс свой «беспроводной», так он называл свой портативный проигрыватель компакт-дисков, на котором он любил слушать свои «сборники рассказов», пока отмокал. Папа пунктуален как часы, поэтому, когда мы услышали его голос в холле, мы знали, что уже почти восемь.
Через полчаса мы уловили первые звуки взрослых, начинающих вечернюю миграцию вниз по лестнице, затем первые блеющие ноты аккомпанирующей им волынки. В течение следующих двух часов взрослых будут держать в плену в Обеденном Замке, заставляя сидеть за длинным столом, щуриться в тусклом полумраке канделябра, созданного принцем Альбертом, сидеть прямо как шомпол перед фарфоровыми тарелками и хрустальными бокалами, расставленными с математической точностью персоналом (использовавшим линейки), клевать перепелиные яйца и тюрбо, болтать без дела, будучи одетыми самым причудливым образом. Чёрный галстук, жёсткие чёрные туфли, штаны. Может быть, даже килты.
Я подумал: как же хреново быть взрослым!
Папа зашёл по пути на обед. Он опаздывал, но картинно поднял серебряный купол — М-м, жаль, мне такое не подали! — и шумно понюхал. Он всегда что-то нюхал. Еда, розы, наши волосы. Должно быть, он был ищейкой в другой жизни. Может быть, он делал все эти долгие вдохи, потому что было трудно уловить что-либо по сравнению с его личным парфюмом. Eau Sauvage. Он брызгал эту штуку себе на щёки, шею, рубашку. Цветочный, с оттенком чего-то резковатого, вроде перца или пороха, он сделан в Париже. Так написано на бутылочке. Это заставило меня вспомнить о маме.
Да, Гарри, мама в Париже.
Их развод завершился ровно за год до этого. Почти день в день.
Ведите себя хорошо, мальчики.
Хорошо, па.
Не ложитесь спать слишком поздно.
Он ушёл. Его запах остался.
Мы с Вилли поужинали, ещё немного посмотрели телевизор, а затем приступили к нашим типичным шуткам перед сном. Мы взгромоздились на верхнюю ступеньку боковой лестницы и подслушивали взрослых, надеясь услышать непристойные слова или истории. Мы бегали взад и вперёд по длинным коридорам под бдительным взглядом десятков мёртвых оленьих голов. В какой-то момент мы наткнулись на волынщика бабушки. Помятый, грушевидный, с растрепанными бровями и в твидовом килте, он ходил везде, куда бы ни шла бабушка, потому что она
