Олега, нетерпеливо-сверлящий — Димки. Артем парировал их спокойной уверенностью; наконец он проговорил тоном начальника зимовки, не допускающим возражений:
— А теперь — распорядок дня. Олегу — налаживать рацию, если успеет, посмотреть ветряк. Димитрию — отдых после ночных наблюдений. Можно и на кухне помочь. Мы с Искандером — по вчерашним маршрутам. Всё.
— Как — всё?
У Димки это вылетело даже с каким-то писком, по-детски, вроде мальчику сказали, что цирк отменяется. И смешно, и жалко; как можно суше Артем изложил свои соображения.
Димка выслушал молча, глядя в пол. Потом взгляд его приклеился к стене. Что в ней особенного? Обитая светлым дерматином, просвечивающим между полками стеллажа, она выглядела довольно симпатично.
— Желдоркупе, — неожиданно сказал Димка. — Спальный вагон прямого сообщения. Только поезд никуда не идет. Извините...
Он нехорошо усмехнулся. И с неожиданной силой, обратив к Артему исковерканное злобой лицо, закричал:
— Припадок перестраховки! Вот как это надо ква-ли-фи-циро-вать! Ты рассуждаешь как... как моллюск!
Он захлебывался словами, волчком метался в тесном пространстве, — все трое жалостливо следили за ним. Зимовка — не прогулка по аллее городского парка, у одних нервы могут выдержать, у других — сдают. И когда твой товарищ выкрикивает вовсе несообразные вещи, самое подходящее — не слышать. Работы — вороха, к горлу приступает. Переживания приходится сворачивать до лучших времен.
Что и было сделано.
Подышав на пальцы, Артем записал:
«Снег — зернистый, рыхлый. Ледяные зерна до трех миллиметров. Внешний вид: как сахарный песок. На глубине ста восьмидесяти сантиметров наблюдается усложнение кристаллов...»
Разогнув занемевшую спину, он встал в рост, огляделся.
Снег, снег.
Что такое снежинка? Звук пустой, ничто. Десять снежинок весят меньше миллиграмма. Дохнул — и нет ее. Но миллионами роятся снежинки в белом небе, по закону множества становятся силой. В верховьях ледника каждый год скапливается до четырех метров снега — многие тонны. Хрупкий белый снег превращается в каменно-твердые напластования льда. И течет неторопливая ледяная река...
Как она течет? Задумайся — и ты уже атакован вопросами.
Скорость движения главного «тела» ледника и его притоков. Взаимодействие этой гигантской массы овеществленного холода с атмосферой. Направление и скорость ветров, зарождение облаков и туманов, — все, что входит в понятие «климат ледника». И главное — его потенциал, его способность питать реки... Сюда, на отметку 3700, они пришли, чтобы ответить на эти вопросы. А ледник — нелюдим. Выведать его тайны не просто. Отдай ему бессонное кипенье ума, и силу мускулов, и жар души... Только так! Почему же снова и снова отвлекается он, руководитель, от самого главного — выполнения основной научной задачи?
Всплыл воспоминанием округлый, уютный говорок профессора Дарницкого: «Го-убчик, только не фантази-овать! Один факт оттуда, — и энергичный жест, обозначающий «с высоты», — дороже, чем десять домыслов здесь, — и палец протыкает письменный стол. — Научный подвиг, го-убчик, это точность, и ничто иное. — И еще голос — в свежей памяти: «Снег — та же замерзшая вода...»
Вот именно — вода, Димур, дорогой мой!
Моря пресной воды. Той воды, что поит хлопковое поле, и брызжет медовым соком персиков, и журчит в арычке у твоего дома — на самой тенистой улице Ташкента!
А если снега в горах выпадет меньше, чем всегда?
...Едва-едва, через силу, тащатся меж отмелей реки. Хлопчатник роняет наземь нерасцветшие бутоны. Кричат газетные шапки: «Берегите влагу! Капля воды — дороже алмаза!»
И в то же лето — вершины заламывают белые малахаи. Высокогорные ущелья — как погреба, набитые снегом. Неторопливо, капля за каплей, истаивает лед в нижней зоне ледника.
Разве нельзя перевернуть все это, ускорить таяние льда и снега в маловодные годы, напоить жаждущую землю?..
«Да, да, ставились и такие опыты, — Дарницкий посвечивал авторитетными очками. — Но преждев-еменно, го-убчик. Пока мы не держим процессы теплообмена вот здесь, — он сжал кулачок, — рано думать о регулировании водного режима. Иначе мы с вами за год оголим наши горы, устроим всемирный потоп и, подобно праотцу Ною, будем спасаться в ковчеге!»
Да, опыты ставились — и ставились людьми, у которых в анкетах не значится «Незаконченное высшее». Пока только опыты. Удачные — и не очень. Еще не найдены эффективные методы, многое не ясно, не разработано...
И, пожалуй, пребывать в некоей прострации, не выполнив дневного задания, — ничуть не почетней, чем по-Димкиному видеть в любом атмосферном явлении «новую эру на земле». Вот если наблюдения завершить до срока, тогда можно и быстренько, на лыжах, навестить один участочек, о котором никто на зимовке не знает...
...Раздался звук, напомнивший о выстреле из детского пугача. Артем вскинул голову: где-то в стороне домика взлетела и огнями рассыпалась бледная в свете дня ракета. Ее догнала другая... сшиблась с третьей...
Сигнал тревоги был дан на зимовке впервые. Артем стал на лыжи. Ветер свистнул в уши: «Быстрей!»
На пологий склон, последний перед домом, они с Искандером выкатились почти одновременно — справа и слева.
— Не знаешь, в чем дело?
— Нет!
И — весь разговор! Заскользили в затылок друг другу. «Быстрей, быстрей!» — повизгивало под ногами.
Олег стоял на высоком заструге — бугре старого, плотного снега, у основания молчаливого теперь ветряка. Завидев товарищей, замахал руками: «Быстрей!»
...Записку читали все трое. Не верилось, что взрослый, разумный человек может нацарапать такое. Красным, толстым карандашом, в косину: «Видел каменную куницу, ласку. Уверен: так же, как барса и галку, — вспугнули явления на Кумуш-Тау и рядом с ней. Пренебрегать и дальше — считаю преступлением перед наукой. Всю ответственность беру на себя. Артему Васильевичу по принципу «тише едешь» — успешной карьеры!» И летящий росчерк: «Дим. Аникеев».
Получилось все так. Олег корпел над трансформатором: треклятая проволочка пятый раз сгорала, вместо того чтобы спаяться. Димка вызвался пойти за метеоданными. Пошел и пропал, когда же Олег спохватился, на столе валялась только эта записка, и свежая лыжня бежала к низовьям ледника...
Забрав в кулак бороду, Олег повторил:
— Ну, знать бы мне! Ну, догадаться! Я бы этому Анике-воину!
— Пускай сходит с ума — на свою ответственность! — кричал Искандер. — Но за эти намеки насчет карьеры!..
Артем поднял руку, предостерегая:
— Димур заболел. Это ясно. Мы-то с вами кряжи, дубы. А он первый год. Мороз, ветер, никаких досугов, дни летят, словно камни с горы...
— Больной — лежи, а не бежи! Симулянт он! — с запалом врезался Искандер в его раздумчивую речь. Голос Артема потвердел:
—