Любу, разинув рты.
— Господи! — повторила Люба чуть тише.
Больше она не сказала ничего, все остальное Люба подумала. Она подумала, что хорошо бы, Вера была жива, мать была бы здорова, Надя жила бы с ними и все они вчетвером ходили бы окучивать картошку на своем огороде. Невозможно? Что же из того, что невозможно? Когда обращаешься к богу, можно об этом не думать.
А есть и возможное: школу окончить, в институт поступить. Полюбила бы она какого-нибудь хорошего человека, и он бы ее полюбил… Господи, почему она такая несчастная? От жалости к самой себе и еще оттого, что она высказала ее справедливому богу, Люба почувствовала, как опять в душе у нее что-то потеплело и тронулось. Прежняя радость, казалось бесследно исчезнувшая, была жива. Так зерно, безнадежно затерянное в земле, ждет тепла, чтобы обнаружить себя цветком и злаком. Есть, оказывается, еще один способ вызвать в себе радость и это чувство высоты, которое было необходимо Любе, чтобы жить. Она повторила: «Господи!» И опыт опять удался. Люба всем сердцем отозвалась на радость. С этим уже озаренным сердцем она повернулась к матери, надеясь опять увидеть ее удивление и доверчивость. Но взгляд Иванихи был прям и строг.
— В пустыне живем, — сказала она. — Все чужие.
У Любы в душе рухнуло.
III. ПРОДОЛЖЕНИЕ ЖИТЬЯ-БЫТЬЯ
1
Будто случился обвал. Какая-то лавина неотвратимо настигала Любу, и негде было укрыться. Это чувство сопровождало ее всю дорогу, пока она, обхватив старый, без ручки портфель, спешила в школу.
Проехал Костя Ряхов на своем захлюстанном «Москвиче»; машина оседала на один бок. Люба стала усиленно думать, что какой же он, Костя Ряхов, все-таки проходимец — ворует кирпичи и цемент. Но мысли эти, как она ни старалась, не заглушили бедствия. «Чужие! Чужие! Боже мой, неужели мать права?»
На площади перед школой ребята гоняли консервную байку. Было пестро и крикливо, как всегда. Люба остановилась, будто перед прыжком в воду. Может, не надо идти в школу? Она не пойдет. Разве что-нибудь хорошее ждет ее там? В школе смеются над нею, и друзей у нее нет совсем… Консервная банка подкатилась ей под ноги. Люба с силой отшвырнула банку ногой, и этот ее решительный жест помог ей осилить робость. Она смело пересекла площадь.
— Был бы гол законный! Это Богородица помешала!
Так дразнили Любу. Лешка догнал ее и забежал наперед.
— Не бойся! Я уже дал одному в ухо.
— Иди уж! — отвернулась Люба.
Однако Лешка такой суровости не заслуживал, и Люба смягчилась.
— Я их не боюсь, — сказала она. — Ты зря думаешь…
Ей не такой защитник был нужен. А кроме того, у нее башмак готов был вот-вот развалиться. Она бы не хотела, чтоб Лешка это заметил.
Лешка башмак все же заметил. Но в словах Любы и в тоне он усмотрел благодарность. Большего Лешка и не желал. Он вернулся к обидчикам.
— Хочешь получить в ухо? Нет, говори, ты в ухо получить хочешь?
— Полундра! Очкастая идет!
Драка не состоялась: шла учительница литературы и языка Вера Владимировна Заостровцева. Походка у нее была очень принципиальная.
Звенел звонок. Через вестибюль, кишащий горластой ребятней, по пыльному от беготни коридору, по лестнице, залитой чернилами, сторонкой-сторонкой спешила Люба. На лестничной площадке ее перехватила Сима.
— Ой, Любка! Не выдавай! Поручили к тебе сходить по линии товарищеской помощи. А у меня, как назло, то драмкружок, то велосипедные гонки.
— Хорошо, — спокойно ответила Люба. — Я не буду тебя выдавать.
Сима моргнула несколько раз: тон подруги ее озадачил.
— Ага… — запоздало кивнула она. — Значит, так. По химии — теория электролитической диссоциации. По литературе — сочинение «Любимый литературный герой». Что было! Все выбрали Корчагина. Каждый год Корчагин, можно скатать из старой тетради. Литераторша страшно разозлилась, стала всем назначать любимых героев, половине класса назначила, и герои кончились. Разделила по полгероя. А что делать? Нам с тобой Спартак…
Лестница была уже пуста, и коридор тоже опустел. Сима Пулемет (так прозвали ее) махнула рукой:
— Опоздаем!
В классе у карты митинговали. Спор был горяч до того, что поначалу нельзя было понять, о чем он и почему у карты. Искали Дивногорск. Города этого на школьной карте не значилось. Если бы Люба прислушалась, она поняла бы, какие случились перемены в классе и какая ждет ее новизна. Но она была далека. К ней подошел очень упитанный ученик в очках и хромовой куртке. Он сказал:
— Решили ехать после десятилетки на передовой рубеж. Всем классом. Имеются два предложения: с одной стороны — целина, с другой — Енисей.
У Любы отлегло.
— С одной и с другой стороны чего? — спросила она.
Ученик этот был староста. В сущности, он был хороший малый, как многие, и Люба была несправедлива к нему. Ее иронии он даже не уловил. Он заглянул ей в глаза. Будь Люба повнимательней, от нее не укрылась бы его нежность. Но она отвернулась и села за свою парту в крайнем ряду у окна.
Перед окном во дворе стоял клен. За ним сквозь голые ветви видна была река с наплавным мостом и новый город на той стороне. Любе нравилось ее место. Во время скучного урока сидеть на таком месте было лучше всего. Можно было не слушать учителя, а глядеть, как идут облака. Люба стала глядеть…
А староста между тем поскучал-поскучал для виду и опять подошел. Он был добрый парень.
— Иванова! — нарочито холодно сказал он. — Когда кончится твой индивидуализм? Пропускаешь занятия. Причин не объясняешь…
Люба сделала очень вежливое лицо.
— Ты знаешь, Генка, я все эти дни работала над собой. Я перевоспитывалась.
— Замечательно! — обрадовался руководящий Генка и тут только уловил насмешку. — Иванова! А ты не врешь?
Шум в классе не утихал. Проблема «целина — Енисей» решалась по способу Новгородского веча: кто кого перекричит. Любе мешали думать. За окном не было облаков. Небо висело тяжелое, дождь косо ударял в стекло. Хоть немножко бы солнца, хоть самую малость… Хорошо бы, Вера была жива, мать была бы здорова, Надя жила бы с ними. И все они вчетвером ходили бы окучивать картошку. Невозможно? Так для чего же тогда память хранит все? Даже мелочи, даже самые ничтожные черточки. Ах, Вера, Вера!
— Вера идет! — крикнул дозорный, который стоял в дверях.
— Граждане, кончай хурал! Литераторша идет!
— Вера Владимировна!
У Любы внутри как-то упало все. Совпадение: Заостровцеву, эту очкастую женщину, тоже зовут Верой. Конечно, чему же тут удивляться? Это известно давно. Но все-таки как странно!
— Вера идет!
— Вера идет!
Люба прежде времени
