Обвинения в ритуальном убийстве были широко распространены как географически, охватывая северную и южную Европу, Ближний Восток и Америку, так и хронологически, с XII по XX века. Они также имели политические, экономические и правовые последствия колоссального значения. Кровавый навет был не просто обычным мотивом религиозного фольклора, как его теперь часто описывают.
При перечислении соответствующих эпизодов в Средние века не принимается во внимание непосредственный культурный контекст, в котором распространялись такие обвинения. Предполагаемые жертвы прославлялись в балладах и песнях, изображались вместе с Девой Марией на живописных панно и на алтарях, в их честь освящались церкви по всей Европе, их мощи хранились в соборах. Евреев, совершавших эти убийства, также представляли в рукописях, скульптурах, картинах и на витражах. В современную эпоху такие изображения появлялись в печати, на плакатах и открытках и даже на обложках журналов, на видных местах на автобусных остановках, в столовых разных компаний, в парках[24]. Правовые, финансовые и богословские корни кровавого навета уже давно иссохли, но он оставался влиятельным культурным концептом[25].
Попытки объяснения обвинений в ритуальном убийстве, возникавших в разные времена и в разных местах, при весьма различных общественных, религиозных и политических обстоятельствах, необходимо исходят из всеобъемлющих теорий, опирающихся на антропологию, фольклор, психологию и общественные науки, но не на историю. Долгое время исследователи полагали, что истоки кровавого навета восходят к античности, что он являлся продолжением преследований римлянами христиан, когда-то считавшихся иудейской сектой[26]. Некоторые искали корни навета в таких различных сферах, как еврейские обряды обрезания, кошерный забой скота, праздник Пурим, еврейские праздничные блюда (например, маца, харосет[27], хоменташ[28]), еврейские погромы времени Первого крестового похода или ощущение вины за брошенных или беспризорных детей[29]. Многие современные авторы видят в кровавом навете или извращение, или предлог демонизировать евреев, особенно евреев-заимодавцев[30]. Другие рассматривают его как пример психологической проекции[31]. Утверждалось, что христиане сомневались в своей вере, и отсюда рождались «иррациональные фантазии»; например, Томас Монмутский вообразил себе ритуальное распятие, чтобы укрепить собственную веру. На данный момент существует уже обширная специальная историография по обвинениям в ритуальном убийстве[32]. В частности, много внимания уделялось Уильяму Норвичскому – с тех самых пор, когда в конце XIX века антиквар М. Р. Джеймс обнаружил в приходской библиотеке в Суффолке полный текст его «Жития» и вместе с Огастесом Джессопом, почетным каноником Норвичского собора, отредактировал и опубликовал ставший классическим перевод[33]. «Житие и страсти» недавно были заново переведены для современной аудитории, включая фрагменты, выпущенные викторианскими переводчиками из соображений пуританской благопристойности[34].
