Евреи в Англии занимались разными видами деятельности; главным образом они давали деньги в долг, что являлось, однако, для них далеко не единственным занятием. Они также вели торговлю и практиковали всяческие ремесла – особенно славились врачебным искусством; в Европе того времени (следовательно, по всей вероятности, и в Англии) евреи были известны умением работать с драгоценными металлами, они занимались ювелирным делом, владели монетными дворами и чеканили монету. В 1140‐х годах они, по всей видимости, были тесно связаны с обменом иностранных денег. Хотя в «Житии и страстях» Томаса Монмутского постоянно встречаются намеки на трудности, с которыми евреи сталкивались, вписываясь в жизнь христианской Англии, на самом деле XII век оказался для евреев достаточно мирным временем – вплоть до бунтов, которыми сопровождалась коронация Ричарда I в 1189 году, и до изгнания их из страны столетием позже (1290 год). В Англии не было вспышек насилия, – таких, как, например, массовые убийства евреев в прирейнских землях во время Первого крестового похода (1096 год). Поэтому оформление Томасом Монмутским обвинения в ритуальном убийстве воспринимается как поворотный момент в истории евреев в средневековой Англии.
Эта книга – о людях, живших обычной жизнью средневекового города, а не о великих или могущественных особах, таких как короли и графы, папы и архиепископы, ученые и канцлеры, королевы и куртизанки. Я также не затрагиваю жизнь деревенских жителей, необразованных поселян, брошенных жен, невежественных пахарей или еретически настроенных, но не имеющих возможности высказаться крестьян. Основные персонажи нашей книги получили какое-то образование, обладали некоторым влиянием и придерживались традиционных религиозных воззрений. Они имели достаточный вес в обществе – до нас дошли их имена, они владели землями, делали вклады в монастыри, сражались в битвах, приносили публичные клятвы, распоряжались собственностью, свидетельствовали и подписывали документы, появлялись в суде, платили за лечение, читали книги, путешествовали за границу, заботились о своих детях и давали им образование, их помнили члены их семей, друзья и коллеги. Они представляются вполне типичными представителями своих социальных групп.
Никто из этих мужчин и женщин не кажется невероятным глупцом, простофилей или чудовищным злодеем. И все же, когда судебный процесс над рыцарем-убийцей свел их вместе, на свет родился один из самых гнусных нарративов в истории Средневековья и раннего Нового времени. Обвинение евреев в том, что они убивали детей, чтобы воспользоваться их кровью, ждала долгая и тлетворная жизнь, и оно оставило свой отпечаток как на народном воображении, так и на взглядах элиты.
За те века, что прошли с момента возникновения кровавого навета – начиная с повествования Томаса Монмутского, – он стал причиной пыток, смертей и изгнания тысяч евреев по всей Европе вплоть до истребления целых общин; из‐за него множество евреев было выслано, казнено, сожжено на кострах или умерло в тюрьме. Обвинения в ритуальном убийстве – а временами даже просто слухи о нем – вызывали беспорядки в каждом столетии вплоть до двадцатого, восемь веков спустя после смерти Уильяма Норвичского. Даже в тех случаях, когда евреев судили по обвинению в смерти ребенка и оправдывали, подобные обвинения сами по себе закладывали основания для их огульного осуждения и изгнания.
Теперь, когда якобы совершаемые евреями ритуальные убийства более не считаются исторической правдой, по понятным причинам важность, которую эти обвинения имели в прошлом, преуменьшается или отрицается вообще. И христиане, и евреи, будучи не в состоянии прийти к консенсусу по поводу происхождения кровавого навета или объяснить его живучесть, склонны не задумываться о трагических последствиях и длительной вражде, которые он породил. Большинство предпочитает положительные примеры межрелигиозного диалога, культурных заимствований и мирного сосуществования (convivencia), а не проявления крайней и непостижимой враждебности. Поэтому ритуальное убийство и кровавый навет воспринимаются как часть давнего средневекового прошлого. Но все же эта ложная идея остается столь эмоционально болезненной и столь глубоко укорененной в культурной памяти, что даже сегодня она представляет собой визуальное и вербальное мерило исторической злобы[21].
Кровавый навет имел далеко идущие последствия, но его значимость трудно исчислить – и тем более ее нельзя измерить простым подсчетом примеров из исторических книг и энциклопедий. Некоторые обвинения повлекли за собой длительные тюремные заключения, массовые убийства и изгнания целых общин, которые оставались в памяти столетиями. Другие упоминаются лишь мимоходом, они зафиксированы в давно позабытых и быстро отвергнутых официальными лицами документах. Большую часть обвинений, вынесенных в XII–XIII веках, считали тяжкими преступлениями и воспринимали со всей серьезностью. Подобные обвинения либо выдвигались самыми высокими правительственными инстанциями, либо доводились до их внимания. Другие словно бы составлялись в качестве литературных и риторических нарративов или сатирических аллюзий, которые не следовало воспринимать как факты. Самый известный пример – «Рассказ аббатисы» конца XIV века из «Кентерберийских рассказов» Чосера. Рассказ заканчивается отсылкой к истории Хью Линкольнского, произошедшей столетием ранее. Многие другие подобные повествования были откровенной ложью или же возникали потому, что позднейшие авторы, стремясь подчеркнуть вероломство евреев или, наоборот, их виктимизацию, неверно толковали собственные источники. Во всех этих случаях они полагались на неточные списки текстов, имевшие хождение столетиями и искажавшиеся в процессе бытования.
Нельзя ни сбрасывать со счетов историческую и социокультурную значимость обвинений в ритуальном убийстве, ни преувеличивать их влияние. Например, высказывалось предположение, что в проникнутом насилием позднесредневековом обществе обвинения в ритуальном убийстве не представляли собой ничего особенного[22]. Но частота их выдвижения не является надежной или адекватной мерой их культурного, экономического или правового воздействия. Некоторые случаи не оставили по себе никакого следа. Другие, например, история Хью Линкольнского (в Англии) в XIII веке или Симона Трентского (в Италии) в XV веке, имели далеко идущие последствия как в свою эпоху, так и столетия спустя. Обвинения, предъявленные в XIX веке в Дамаске и в XX веке в Киеве (суд над Менделем Бейлисом), привлекли огромный интерес общественности. О них подробно писали в популярных газетах, впоследствии их анализировали в серьезных книгах, рассчитанных на широкую аудиторию, и даже сегодня они остаются темой крупных научных трудов[23].
