пути.
Селиванов посмотрел на неё, передёрнулся от отвращения и пошёл по коридору к выходу.
Фашисты
Восторг был такой, что хотелось выбежать из собственного тела.
Придя домой, Наташа переодела и умыла Ирочку, включила ей мультики на планшете, поставила разогреваться кастрюлю с супом и задумалась, кому позвонить в первую очередь. Вариантов было не так много, и она выбрала маму.
— Наталья, что случилось? — сказала мама вместо приветствия. — Что–то с Ирой?
— Нет–нет. Почему ты так решила? — спросила Наташа, расхаживая по кухне. Усидеть на месте было невозможно.
— Взгляни на часы, — строго сказала мама. — Обычно мы созваниваемся в шесть. А сейчас сколько?
— Ничего не случилось, успокойся. То есть нет, случилось! Ещё как случилось!
— Господи, помилуй!
— Случилась удивительная вещь. Сядь.
— Я лежу.
— Ой, тогда лежи. А почему ты лежишь? Тебе плохо?
— Нет, мне хорошо. Я поела и смотрю «Мужское и женское». Гордон обозвал гостя гнидой и пообещал оторвать ему яйца. Как ты считаешь, это нормально?
— Нет, это не очень нормально, — сказала Наташа. — Это как–то даже слишком. Зачем они такое показывают? И зачем ты это смотришь?
— Но другого–то ничего нет, — сказала мама. — Ладно. Ты скажи лучше, что там у тебя произошло.
— Я сейчас взорвусь.
— В каком смысле?
— Меня пригласили сниматься в кино, — сказала Наташа и замерла с приоткрытым ртом.
Мама молчала.
— Ты слышишь?
— Слышу, конечно. А кто пригласил?
— Я гуляла с Ирочкой в парке. Подошёл мужчина, сказал, что он ассистент режиссёра и пригласил на съёмки.
— Он извращенец! — сказала мама. — Не вздумай никуда ходить.
— Нет. Он с «Ленфильма».
— Можно подумать, на «Ленфильме» нет извращенцев, — сказала мама.
— Почему ты так говоришь? Я его погуглила. Он есть на «Кинопоиске».
— Как его фамилия?
— Кузин. А главный режиссёр фильма какой–то Панкрашов.
— Не знаю таких. И когда ты идёшь?
— Завтра утром. Кстати, он пригласил нас с Ирочкой. Сказал, что нужна женщина с ребёнком.
— Мне это всё очень не нравится.
— Но почему?
— Я уже объяснила. И потом, ты ведь не актриса, Наталья. Почему они тебя выбрали?
— Он сказал, что у меня подходящее лицо. Да и роль ведь не главная…
Наташа вздохнула и представила сценку. Режиссёр Панкрашов разглядывает на экране ноутбука фотографии актрис, задерживается на Наташиной, поворачивается к ассистенту и говорит: «Слушай, старик, а она ничего, давай на главную роль попробуем?» Правда, дальше в фантазию влезли мамины страхи, и ассистент Кузин ответил: «А можно я её потом высеку? Надо у реквизиторов кнут попросить». Панкрашов проворчал: «Только не как в прошлый раз! Пол не отмыть было».
— Такие вот новости, — сказала Наташа, чувствуя, что весь восторг куда–то улетучился.
— А гонорар тебе полагается? — спросила мама.
— Наверное.
— Ты не спросила?
— Я немного растерялась. Когда он подошёл, я испугалась, даже газовый баллончик приготовила.
— Кстати! — сказала мама. — Если всё–таки пойдёшь на эти пробы, баллончик держи при себе. Мало ли что.
— Обязательно!
— И про деньги спроси. А вдруг хорошо заплатят?
— Конечно, спрошу.
Они ещё немного поболтали. Вернее, говорила в основном мама. Она пожаловалась на чирей, рассказала про знакомую, заболевшую раком, назвала Гордона марамоем, а губернатора города старым маразматиком. Наташа сидела у окна, смотрела на улицу, слушала и время от времени повторяла:
— Ага. Ага. Ага. Ага.
Наконец, мама попрощалась.
Суп потихоньку выкипал. Наташа погасила огонь, налила в две тарелки, подождала, пока он немного остынет, и привела Ирочку.
— Мама, а когда мы будем в кино сниматься? — спросила дочь.
— Завтра всё узнаем, — сказала Наташа.
— А папе расскажешь?
— Посмотрим. Ешь.
— А можно я ему позвоню и расскажу?
— Давай мы сначала снимемся, а потом, когда уже фильм будет готов, ты ему расскажешь, сделаешь сюрприз. Договорились?
— Папа узнает, что мы в кино снимались, и сразу захочет вернуться, — заключила Ирочка.
Наташа промолчала.
Утром они пришли на «Ленфильм». С погодой не повезло, моросил холодный октябрьский дождик. Ирочка капризничала. Наташа плохо себя чувствовала. Она нервничала и толком не спала ночью. Задремать удалось лишь под утро. Почти сразу зазвонил будильник. Встала с тяжёлой, неповоротливой головой. Возник соблазн никуда не идти. Но не хотелось расстраивать Ирочку. Дочь весь вечер говорила о съёмках.
В прохладном вестибюле «Ленфильма» толпился народ. Десяток обветшалых старух и несколько стариков, похожих на алкашей. Наташе показалось, что все на неё смотрят. Смутившись, она вывела Ирочку на улицу и набрала номер Кузина. Из трубки раздался протяжный женский стон. И тут же заиграло что–то скрежещущее, видимо, какой–то хеви–метал. Или как он там называется? Наташа в этом не разбиралась.
— Слушаю вас, — ответил усталый мужской голос.
— Валерий Александрович? — спросила Наташа. От волнения её голос слегка взвизгнул.
— Кто это?
— Наталья Попова. Вы вчера нас пригласили на пробы в кино. Помните, в парке? Мы с Ирочкой приехали.
— А, ну здорово, — сказал Кузин. — Вы внизу?
— Мы на улице стоим.
— Заходите внутрь.
И отключился.
— Мама, кому ты звонила? — спросила Ирочка.
— Режиссёру, — ответила Наташа.
— А что он сказал?
— Сказал зайти.
Они вернулись в вестибюль. К ним тут же подошла старуха с опухшим лицом, наклонилась к Ирочке и начала сюсюкать:
— А кьто тють у няс? Кьто? А как няс завуть?
Наташе стало противно. Ирочке, кажется, тоже. От старухи пахло пылью, паутиной и, возможно, могилой. Она достала из кармана конфету и чуть ли не силой запихала Ирочке в руку.
— Утю–тю–тю-тю. Какая миленькая, какая розовенькая.
— Простите, — сказала Наташа. — А вы тоже на пробы?
Старуха выпрямилась.
— Куда? — спросила она.
Из длинного коридора вышла полная женщина лет пятидесяти, стриженная под машинку.
— Так–так, — сказала она басом. — Все в сборе? Идёмте переодеваться.
Народ потянулся в коридор. Наташа стояла на месте. Заметила, что Ирочка разворачивает конфету, отобрала и сунула в карман. Дочь выпятила нижнюю губу и прослезилась.
— Это плохая конфета, — сказала Наташа. — Её нельзя кушать.
— Почему?
— Бабушка носила её в попе.
Ирочка сморщилась и высунула язык.
— Я тебе куплю хорошую конфету.
— Мамочка, а можно мне «Баунти»? Я так её люблю.
Женщина, стриженная под машинку, подошла к ним.
— Вы на съёмки «Фашистов» пришли?
— А я даже не знаю, — ответила Наташа, зачем–то достала телефон и зажгла экран, будто там была подсказка. — Нас пригласил Валерий Александрович Кузин.
— Идёмте переодеваться.
— А Кузин?
— Я за него, — сказала женщина.
— А что сейчас будет? Пробы? — спросила Наташа, шагая за женщиной.
— Зачем пробы? Сейчас переоденетесь и поедете на съёмки.
— Так сразу? А текст? Я не знаю, что говорить. И не репетировала.
— Ничего страшного, — сказала женщина насмешливо. — Тебя как зовут?
Она наклонилась к Ирочке.
— Иришенька солнышко, — ответила та важно.
— Ишь ты!
— А вас? — спросила Ирочка.
— Галина Антоновна, — произнесла женщина медленно и громко.
— А я думала, будут пробы, — продолжала Наташа.
— Да чего время тратить.
Они поднялись на второй этаж и зашли в костюмерную. Большое помещение было заставлено вешалками. Вестибюльные старики получали одежду для съёмок и уходили за ширмы.
— Наталья! — крикнула Галина Антоновна.
— Что? — дёрнулась Наташа.
— Это я не вам.
Пришла девушка лет двадцати с усталым лицом.
«Она тоже Наташа, — подумала Наташа. — Как я».
— У нас тут мать–героиня, — сказала Галина Антоновна. — Переодень.
— Сделаем.
Наталья привела Наташу с Ирочкой в закуток. Забрала паспорт и принесла одежду: старое платье, телогрейку и бомжеватого вида ботинки. Ирочке досталось чуть более симпатичное платьице и сандалики.
— Переодевайтесь, — сказала Наталья, закрыв закуток шторкой.
— А нижнее бельё оставлять? — спросила Наташа.
— Ну,
