болезней мозга.
Мы любим мниться неизвестно кем.
О, Боже, нет! Опять транквилизатор.
Да будь ты проклят и сгори совсем,
Взрастивший нас комфортный инкубатор!
Мел на лице заметен в темноте,
Гладь зеркала не льстит изображенью.
Но лишь, в святой увязнув простоте,
Мы не потерпим больше пораженья.
А кровь любви похожа на вино,
Я пил её, когда тебя не стало.
Но мне к тебе хотелось всё равно,
Ведь лишь тогда мне мира было мало.
Но нет тебя – я вою при луне.
И чувствую, что не дождусь рассвета.
Мы – просто сон. Мы навсегда во сне.
И мира нет, и нас с тобою нету.
«Дождь бесноватый скребётся в окошки…»
Дождь бесноватый скребётся в окошки,
От ветра спасения нет.
Мыслей безумные чёрные мошки
Стремятся пробраться на свет.
Пространство сжималось тоскливо и жутко —
Коварный Дамоклов меч.
А время сыграло со мной злую шутку
И начало медленней течь.
Так получилось, что выпали зубы —
Я стал не опасен судьбе.
Музыка липнет к словесному трупу,
Закончив по кругу бег.
Дым сигареты размоет, покажет
Картинку в мути стекла.
Может быть в зеркале правда? Не важно,
Я не смотрюсь в зеркала.
Кроваво-красный сигнал светофора —
Запрет на движенье вперёд.
И многоэтажек бетонная свора
Сомкнула вокруг хоровод.
Отсутствуя в теле своём до утра,
Пытаюсь прорваться в астралы.
Мы вольные птицы. Пора, брат, пора…
Упасть и разбиться о скалы.
И берег не манит ни свой, ни чужой
Своей глубиной и глубинкой.
Я просто дрейфую на рыбе большой
Пустой чужеродной икринкой.
В итоге, карабкаюсь в гору, смеясь,
Не зная что это такое.
И вот, на вершине, измазанный в грязь
Прошу у Вселенной покоя.
Крик в тишину и никто не ответил.
Напрасно горланила пасть.
Теперь можно плакать, ссылаясь на ветер,
А можно и вовсе пропасть.
«Семь. Камень. Огонь…»
Семь. Камень. Огонь.
Рыбы плывут иначе.
Солнца кровавый конь
Вдоль горизонта скачет.
Под оболочкой век
Радуга тихо тает.
В зеркале красный смех,
Внутри копошится стая.
Камень. Огонь. Семь.
Ветер гудит в постелях.
Губы дрожат. Ем
Снег, принесённый метелью.
В голову вбил грусть.
В ладонях дрожит сердце.
Луна холодна. Пусть
Заходит ко мне греться.
В бокале гранатовый сок,
Огненный лёд искрится.
Луна – голубой цветок.
Ей, как и мне, не спится.
Дым и тяжелый вздох.
Книга. Страницы. Буквы.
Время – болотный мох,
Годы – ягоды клюквы.
Чувствуешь кислый вкус,
Проглотишь – осталась горечь.
Доешь – кузовок пуст.
О чём, по итогу, спорить?
Рыбы плывут на свет.
Пару гудков коротких.
Первой любви след
В каждом стакане водки.
Что хорошо всем,
Связано лишь с обманом.
Утро. Часы. Семь.
Ангелы встанут рано.
«Канонада прошла. Месяц бледен, как сыр…»
Канонада прошла. Месяц бледен, как сыр.
И опять увлечен вереницею
Серых будней, опутавших внутренний мир,
Словно нити, сплетённые спицами.
Почитал, поразмыслил. Но больше без дел,
Был охвачен проклятою леностью.
На остатки невыпитой водки глядел
С отвращеньем сомнительной трезвости.
Я созвучен теперь с миллиардом людей,
Моё горе – боязнь грядущего.
В сердце жалость к себе, словно рыба в воде
Разгулялась, наевшись насущного.
Я, быть может, решил по простому пути
Зашагать без борьбы и без тактики.
Я решил не искать там, где можно найти —
Вот удобнейший жизненный практикум.
Почему? Невдомёк. Или просто боюсь
Каждый день признаваться в ужаснейшем:
Что кретин, самодур, что ленивец и трус
И не коркой являюсь, а мякишем.
Горделиво надеюсь признанье снискать,
Ни единой не вздрогнув конечностью.
Одеяло, подушка. Зарыться и спать,
Только снами беседуя с вечностью.
Сколько раз я уже на себя напенял,
Чистый лист перепорчен до чёрта.
И опять мои перья уходят в пенал
И с опаскою строчки затёрты.
А с другой стороны, может всё хорошо?
Вроде, сам себе царь – соглядатай.
Что за радость: любить свой бетонный мешок,
Даже если обложенный ватой?
Растекается снег, расплавляется лёд,
Соль на ранах в елей превращается,
Горечь сладкою стала, как липовый мёд,
А вокруг карнавалы и танцы.
Приступ снова прошёл. Месяц съеден как сыр.
Меланхолии возданы почести.
Ну а если пока не протёрся до дыр,
Значит дальше – и нужно, и хочется.
«Люди едут на работу…»
(Н)
Люди едут на работу
В понедельник и в субботу.
Катят в стареньких трамваях
По продавленным путям.
У людей дела большие.
Наплевать: свои, чужие.
Люди в каждое говнище
Любят клювом угодить.
Люди едут на работу
По асфальту и болоту
И, погосты проезжая,
Отворачивают взгляд.
Сталевары, поварихи,
Грузчики, ткачи, портнихи.
Мы ведь ещё с детства знали:
Все профессии нужны.
Тянутся сырые будни,
Люди едут словно студни
В блюдах ржавого металла
И о жизни говорят.
Ходят по нетвёрдой тверди
С каждым днём чуть ближе к смерти.
И надеятся, что завтра
Будет лучше, чем вчера.
И у них родятся дети,
Будут знать проблемы эти,
Будут думать как бы лучше
Будущее обосрать.
От того ли я печален,
Бесконечно безначален.
От того ли, что в трамвае
На работу еду сам?
«С
