у подъезда встретят.
Я получил призовое, третье,
Среди таких же, как я, ослов.
Мой эгоизм довольно плоский,
Сам бы с собой поступил по-скотски…
Где-то в Америке умер Бродский,
А я здесь нахально пишу его слогом.
Дело, конечно, не в плагиате,
Смысла больше в совковой лопате
Или в «душевнобольной» палате.
Пусть я – горшок, обожженный Богом.
Всё же философы были правы:
Вроде бы и времена, и нравы,
Но сладкозвучное слово «халява»
Косит под корень и правду и веру.
И вот чтобы было «и ныне, и присно»,
Чтоб окончательно не прокиснуть
Может быть, даже в петле повиснуть…
В общем, я принимаю меры!
Нет, не прослыть больным девиантом
Или пустоголовым франтом,
Но даже жить по заветам Канта
Не согласился бы в силу пороков.
Эгоистичные леность и трусость
Держат, не позволяют гнусно
Таскать вериги легко, как бусы
И быть в отечестве славным пророком.
Буду существовать обычно,
Делая вид, что мне так привычно,
В каждую дырку не лезть публично.
В целом, выглядеть как простак.
Буду тихо сидеть, не взвою,
Мягко лелеять свою паранойю,
Может быть выйду, в итоге, героем,
И, может быть, «подожгу рейхстаг»…
Но вся эта чушь весьма условна,
Не стоит её понимать дословно,
Я просто упрямец под знаком Овна
И кто его знает, что мне взбредёт.
Хочу – хохочу, захочу – рыдаю,
Когда замёрзну, когда растаю
И так незаметно вливаюсь в стаю.
О, боже, какой же я идиот!..
Ночь. На часах два двадцать восемь
Знобит. За окошком всё ещё осень
Со мною рядом лишь друг Иосиф
И тот упокоился в книжных страницах.
Хотел бы поспать, только сна уж нету.
Ну что ж… не кровати, так табурету.
В темноте, у окна дожидаюсь рассвета,
Чтоб видеть, как улетают птицы.
«На улицах погасили свет…»
На улицах погасили свет,
И движутся призраки редких машин.
На лицах последних прохожих снег,
Похожий на пыль постаревших картин.
Дорожно-ремонтных раскопок рвы,
Как будто могилы на чёрный день.
Прилег бы на мокрое дно, увы,
Мешают скелеты заборов. Как тень
Вхожу в триумфальные арки дворов,
Но, вместо конфетного вкуса побед
И славы розовых лепестков,
Спиною чую плевки и бред.
Здесь проникаю в знакомый подъезд,
И не считаю квартиру клеткой.
Она – одно из любимых мест
И снова… ночь, тишина, таблетка.
Под утро сдался, печальный сон
Накрыл меня каменным одеялом.
Где-то тревожно звонил телефон,
Где-то по трубам вода бежала.
Где-то… но там меня уже нет.
Я испарился до горных вершин.
А на улицах тихо гасили свет,
И двигались призраки первых машин.
«Был человек и нет человека…»
Был человек и нет человека,
Был бы псом и не стало бы пса.
Бог – Айболит, а душа – калека
И вера как аспирин "Упса".
Легче стало? Да нет, не стало.
Стало хуже? Да вроде, нет.
Вроде и целого мира мало,
А вроде бы не хватает котлет.
Жил, как хотел, значит правильно жил и
Не перегнул с перестройкою мира.
Изо всех сил не вытягивал жилы,
Не был занюханным псевдо-кумиром.
Спрятав себя за седьмую печать,
Думал о мире нелестные вещи
И в пустоту всё пытался кричать,
Только на горле сжимались клещи.
Всё остальное в неком разбросе,
Сил не хватает собрать этот “пазл”.
Думаю даже никто не попросит
Поведать об этом печальный рассказ.
Что ж, успокоюсь, не так и хотелось,
Камнем возлягу к фундаменту здания,
И презирая телесную смертность,
Выключу разум, включу подсознание.
«Ночная лира снова не пришла…»
Ночная лира снова не пришла
Я ждал всю ночь и ждать осточертело
И мысли, словно "Красная стрела"
Несутся прочь. У мысли нет предела.
Внутри противный, давящий комок,
Дыхание со свистом рвётся выйти.
Вода в стакане. Яростный глоток.
И сердце бьётся с небывалой прытью.
Я подошёл к окошку, закурил.
По улице шагал один прохожий.
Остановился вдруг, заговорил
Со мной. Я еле удержался. Боже!
На нём одежда в точности моя,
Манера разговора идентична!
Я понял: это безусловно Я.
Ну что ж, слетел с катушек – и отлично.
Но Я мне вдруг сказал, что Я – дурак.
Я с гордостью ответствовал молчаньем.
А Я, помедлив, отошёл во мрак,
Прочь зашагал, ссутулившись печально.
Я отвернулся. Лиры нет и нет —
Ещё денёк мне вычеркнуть придётся.
Тут засиял очередной рассвет,
С таким прекрасно-ненавистным солнцем.
Я не виню ни музу, ни себя.
Так вышло, видно фатум того хочет.
Мне двери "с добрым утром" проскрипят,
А я отвечу им "спокойной ночи".
«Ночь, запах портвейна…»
Ночь, запах портвейна,
И я в труселях семейных.
Завешены ламбрекены
На окнах в доме у Лены.
Лена и я не спим,
Лена мне чешет спину,
Ловит меня на крючок,
А где-то сверчит сверчок.
Слабо свечатся свечи,
Лена мне чешет плечи.
Мысли парят налегке,
У Лены дырка в пупке.
Я к ней навеки приставлен,
В доме забиты ставни.
Мы уже долго вместе,
Ей триста лет, мне двести.
И всё это время, увы,
Лена и я мертвы.
«Где нет любви, летают мотыльки…»
Где нет любви, летают мотыльки.
И воля отдана кровавым розгам.
А мне бы въехать, затупив клыки,
В профилакторий для
