я была его дочерью. Другие говорили, что моя мать попала в этот дом уже будучи беременной неизвестно от кого. Мама никогда не отвечала на этот вопрос, да это и не имело для меня особого значения. Далеко не всех детей официально признают. Лучше я никогда не жила. Хозяин любил мою мать. Настолько, что позволял сидеть с ним за одним столом. У нас были свои покои с балконом и выходом в сад, имперская одежда. Даже свой капитал, которым мы могли безотчетно распоряжаться. Но, была одна мелочь, которая в итоге перечеркнула мою жизнь — мы обе формально оставались рабынями.
Мама не решалась настаивать — мы и так получили невозможное. Ник Сверт клялся, что мы получим свободу с оглашением его завещания. А пока он жив — мы всегда под его покровительством. Может, так бы оно и было… если бы Ника Сверта не обвинили в махинациях с незаконным товарооборотом.
Хозяина арестовали, имущество конфисковали. Мне было восемнадцать.
Тогда все и началось.
Где-то в глубине души я была даже рада, что мама не увидела всего этого кошмара. Она бы не вынесла разлуки. Она умерла от удара, когда за нами пришли солдаты — черные имперцы. Просто рухнула на мрамор и осталась лежать, как сломанная кукла. Я плохо помню, что было после. Мне что-то вкололи, и сознание затянулось туманом. Ни горя, ни страха, ни мыслей. Я не могла даже толком говорить. Потом я будто очнулась от сна и погрузилась в совершенно кошмарную реальность.
Меня продали с молотка там же, на Белом Ациане. Где-то между мраморными консолями из господского дома и голографическими ширмами с райскими пейзажами. За пятьсот двадцать геллеров — символическая цена в имперскую казну. Вхожему в хозяйский дом наместнику Ациана высокородному Валериану Теналу. Позже я краем уха слышала ужасные вещи, и у меня не было оснований не верить. О том, что арест Ника Сверта — дело рук наместника, обиженного на то, что тот отказался продать какого-то раба.
Или рабыню…
Тогда мне повезло. В тот же день Валериан Тенал получил срочный вызов в столицу. Ему было не до меня. Он уехал сразу же и больше не вернулся.
Это был спокойный год. Наложниц не привлекали к работе по дому, даже в отсутствие хозяина. Я была предоставлена сама себе и просто жила, с ужасом думая о том дне, когда мой новый господин вернется.
Когда стало известно, что Тенал не вернется — имущество распродали. Включая всех рабов. С тех пор моими хозяевами были перекупщики, купцы, торговцы. Это была жизнь в грузовых трюмах, старых дребезжащих челноках и вечных торгах. Нас покупали и продавали оптом и поодиночке, чтобы вновь перепродать. Радовало лишь одно — мне не приходилось ни с кем спать. Меня берегли, не трогали даже пальцем, в отличие от остальных. И за эту милость я бесконечно готова была терпеть дорожные неудобства и постыдные торги. Но я не могла не понимать, что однажды всему этому придет конец.
Теперь придется платить за три года относительного покоя.
После разыгравшейся на моих глазах сцены между отцом и сыном в душе на короткий миг поселилась робкая надежда, но почти тут же пропала. Квинт Мателлин остынет — сын есть сын. Лучшее, что я могу получить — небольшую отсрочку. Но как запретить себе надеяться, когда внутри все обрывается от страха?
— Это тебя привели голой?
Я вздрогнула от неожиданности, подняла голову. Сверху вниз на меня смотрела темнокожая лигурка. Красивая и изящная с копной крашенных до снежной белизны волос и раскосыми карими глазами. Одна из наложниц. Отца? Сына? Или обоих? Я слышала, так бывает. И от этой мысли становилось еще страшнее.
Я лишь кивнула и опустила голову. Распросы — меньшее, чего я сейчас хотела.
Лигурка хмыкнула:
— Значит, даже не стану спрашивать твоего имени.
Я насторожилась:
— Почему?
— Потому что ты здесь не задержишься. Даже не мечтай.
Я пробормотала едва слышно:
— Я и не мечтаю.
Но в голове теперь бились вопросы. Раз лигурка так говорит — значит, что-то знает. Я снова подняла голову:
— Почему не задержусь?
Она скривилась с очевидным превосходством:
— После праздников молодого господина весь мусор сразу распродают.
— Мусор?
Лигурка улыбнулась, сверкая идеальными зубами:
— Одноразовых рабынь.
Мне было не до смеха. Я отчетливо чувствовала, как кровь отливает от щек:
— Что происходит на этих праздниках?
Она не ответила. Встрепенулась и склонила голову перед вошедшим управляющим. Огден не обратил на нее внимания, небрежно махнул рукой в мою сторону:
— Пойдем со мной.
Я тут же поднялась, не заставляя себя ждать. Лигурка одарила меня таким взглядом, от которого все внутри перевернулось. Будто говорила: «Видишь, сейчас все сама узнаешь».
Глава 3
Несмотря на время и пару бокалов алисентового вина я все еще кипел. Отвратительнее всего было осознавать, что это мой сын — и это я позволил ему стать таким. Точнее, Уния с моего попущения.
Но ничего не вернуть.
Я отпустил охрану и толкнул дверь в покои сына, пересек приемную. Невий лежал на кровати и курил дарну. В воздухе плыли длинные тенета плотного сизого дыма. Удушающая вонь.
Сын даже не поднялся. Лениво посмотрел на меня, отвернулся и поднес к губам скрученные красные листья. Демонстративно затянулся, шумно выдохнул.
Я стиснул зубы, едва сдерживался, чтобы не поднять мальчишку силой:
— Встань, когда к тебе входит отец. И выплюнь эту дрянь!
Невий демонстративно поднялся, всем своим видом давая понять, что делает мне одолжение, но хотя бы промолчал. Лишь оскалился, зажимая в зубах сигарету.
— Почему ты не поехал в военный корпус?
Он повел бровями:
— Я уже отвечал, отец: я не горю желанием начинать военную карьеру.
— Ты прекрасно знаешь, что это решение не обсуждается.
— Я не обсуждаю, отец, — он издевался. — Я категорично отвергаю. Моя мать была против военной карьеры.
