Я взяла тряпку и принялась вытирать столики. Лея не отступала:
— Вот увидишь, у нас получится замечательный праздник. Посетители снова потекут рекой и о нас тоже напишут в газете.
— Это бессмысленная трата времени. Если мы не пользуемся вещами, они отправляются на помойку. Вот и бабушкин рецептарий скорее всего уже там.
— Она никогда не смогла бы этого сделать, — не успокаивалась Лея.
— Нужно найти другие цветы для столиков к ее дню рождения, — поменяла я тему, собирая вазочки на столах. — Только где искать васильки среди зимы?
— Зима уже заканчивается и весна обязательно будет ранней, если ты этого захочешь. Только найди рецептарий, Ассоль, — решительно произнесла Лея и направилась к кухне.
Ее энтузиазм и настойчивость вряд ли могли изменить мое решение и я, чтобы отвязаться, бросила ей вслед:
— Хорошо, я поищу.
В чем-то Лея была права. Прежде чем продать кондитерскую, для меня было важно получить прощение бабушки. А если я не только найду красивое место для ее праха, но и устрою крутой праздник в честь ее дня рождения, то уверена, получу не только ее прощение, но и небесную протекцию. Случится ли это так же неожиданно, каким стало само ее появление в моей жизни?
Глава 3. Явление госпожи
Октябрь, 90-е гг, Узбекистан
Васильки… Не помню, кто в тот день принес васильки, но среди важных, пышных и пёстрых букетов других цветов, украшенных яркими лентами, этот маленький букет был почти незаметен.
В тот вечер мы ждали возвращения предков. Они уехали в Самарканд отмечать семнадцать лет совместной жизни. Как и полагается на розовую свадьбу, я и дед готовили для них сюрприз: букет из семнадцати роз и торт «Прага». На это я потратила два часа труда и годовой запас отмирающих нервных клеток, потому что дед все это время не переставал задавать вопросы:
— Ты точно знаешь, что сахару ровно стакан? — он то садился на красный диван-уголок, то заходил с другой стороны квадратного белого стола и садился на табуретку. — А сгущенку положила? Ты уверена, что им понравится?
— Как по-твоему, дед? — я пробовала отшучиваться, ибо меня смешила его озабоченность не к месту. — Ты же сам говорил, что я в бабушку Сашу и что у меня ее гены, — я поправила очки, скользящие по вспотевшему носу.
— Бабушку! Променяла меня на тосканские сигары! Теперь госпожой стала, м… твою! — выругался он, отошел к окну и отодвинул занавеску. Именно таким я запомню его: стоит согнувшись, выглядывает кого-то, а сквозь редкие волосы светятся капельки пота на лысине.
Уже стемнело, а родителей все не было. Я стала нервничать. Около девяти часов вечера раздался телефонный звонок. Ответил дед. Он говорил отрывками, потом положил трубку и затих на мгновение. Медленно пошел мне навстречу, словно его хватил паралич и ноги превратились в деревянные ходули. Рот деда скривился, задергался и забормотал что-то бессвязное:
— Ассолька… Там… сейчас баба Нюра… Беда-то какая! — он схватился за сердце и сполз на стул около стола, где я еще возилась с тортом.
— Что дед? Что?? — закричала я.
— Авария. Скорая… Но поздно, — еле слышно ответил он и также тихо заплакал.
На большой скорости в «Жигули» родителей врезался внедорожник, за рулем которого был перебравший наркоман. Он остался жив, хотя ему и ампутировали пальцы правой ноги, а вот родители погибли на месте. Деда вызвали на опознание, меня же брать с собой он наотрез отказался: «Оставайся дома. Вдруг госпожа позвонит».
Дед уехал с соседом, папиным другом, а в нашу квартиру черным айсбергом тут же заплыла баба Нюра, подруга деда и соседка по лестничной клетке:
— Бледная какая. Поплачь, поплачь. Лучше будет.
Что она говорит? Я посмотрела отрешенно на нее. Что происходит? В голове какой-то вакуум. Мозг еще не понимает новой реальности, из-за этого я стала механической куклой, не способной испытывать какие-либо эмоции.
— Нормально я, баб Нюр. Все хорошо, — нелепо улыбнулась, а сама не к месту подумала: «Точно также она утешала деда, когда его бросила бабушка».
Следующие три дня плыли как в тумане. Приходили соседи, знакомые и просто чужие люди. Выражали соболезнования, приносили цветы. Кто-то оставлял конверты, дед засовывал их во внутренний карман пиджака. Я молча кивала, принимала их объятия, но никаких чувств при этом не испытывала. Старалась лишь привыкнуть к мысли, что родителей у меня больше нет. Потом снова пришла баба Нюра, сготовила поесть. Достала бутылку водки из холодильника, мамины любимые рюмки, и меня это задело: почему она вдруг распоряжается на нашей кухне? Но тут зазвонил телефон. Ответил дед запыхавшимся голосом. Он только что вернулся. Вроде, говорили обо мне. Ко мне подошла баба Нюра, протянула чашку с чем-то темным:
— Не ешь ничего. Хоть попей. Со смородиной.
Я обвела взглядом квартиру. Незнакомый парень сдвигал бордовые кресла к стене. Чужие женщины принесли две деревянные скамьи, расставляли стулья. Баба Нюра закрывала белыми простынями зеркала на стенке из мореной березы, потом принесла подушку из спальни, будто собиралась класть меня спать. Взбивая ее, сказала:
— Ишь, сама позвонила. Как чувствовала! Завтра к похоронам обещала быть.
Я смотрела на ее мясистую родинку над левой бровью и безучастно спросила:
— Она?
— Любительница легкой жизни. Бабка твоя, кто же ешчё?
— Понятия не имею.
— А я имею!
Баба Нюра снова рассказывала, что я слышала от нее уже не раз:
— Раскулаченных с Оренбуржья в Ташкент тогда отправляли. Отец ее еще тот бунтарь был. Сказал: ни хозяйства, ни дома своего не отдаст. Так и сделал. Дак его сразу и расстреляли. А жену с четырьмя детишками сюда-то и сослали. Бабка твоя была маленькой самой. А двое-то ребятишек так по дороге и помёрли. Вот. Мать её больше замуж никогда и не вышла. А потом и вовсе выпивать стала. Мы-то с бабкой твоей на одной улице росли, знаешь? Они вечно голодные да сопливые бегали. Ну, соседи кто хлеба даст, кто накормит, ешчё чего. А потом Санька-то в школу пошла. Смышленая такая. Особливо в математике, языках там. А вечерами-то училась, днём работала вовсю. Ну, в институте с дедом твоим познакомились. На последнем курсе поженились. Дочку ему родила. А потом ее как подменили. И что у ней только в голове-то было? Никому не известно. Улетела с начальником в командировку, да оттуда и не вернулась.
— Баб Нюр, зачем сейчас-то?
— Чтоб ты запомнила.
— Знаю, баб Нюр, — устало сказала я. — Когда родителей привезут?
— Уж скоро. Ты только деда-то одного не оставляй. Не езжай с ней.
— Куда?
— Она тебя с собой звать будет. Ты не езжай.
— Не, не поеду, — вяло ответила я, уставившись на ее родинку, которая вводила меня в транс.
