то есть холодное оружие. На худой конец, растения и животные в биологии, но в чисто научно-хозяйственных целях. И это для примера совсем не годилось. В общем, прямые скрещивались, но не пересекались, как и ее с Вовкой Санниковым дороги.
Этот мальчик, хорошенький, всегда подтянутый и прямой, точно оловянный солдатик, перешел в их школу в прошлом году и переключил на себя внимание девичьей половины класса потому, что в своих прежних мальчиков все успели повлюбляться по нескольку раз и это было уже неинтересно.
Санников жил через дорогу от нее, в новом доме напротив. После занятий она скорее вылетала из школы, бежала домой, не снимая пальто, подскакивала к окну и, точение трех-четырех минут могла наблюдать, как Вовка, удивительно прямо держа спину, пересекает по диагонали небольшое поле, поросшее чахлой травой летом и осенью и покрытое грязноватым городским снегом зимой.
И эта диагональ сейчас была единственным геометрическим термином, который ее интересовал.
Этот и почти весь следующий год прошли под песню Ободзинского «Эти глаза напротив». Глаза у Вовки Санникова действительно были «чайного цвета». Именно факт совпадения с песней — и то, что «глаза», и то, что «напротив», — как бы подтверждал, что все не просто так, не случайно. И, может быть (тут душа замирала, как на американской горке), может быть, это судьба…
Весь шестой и большую часть седьмого класса, вместо того чтобы учить уроки, она, разложив перед собой учебники и тетради на случай внезапного вторжения в ее комнату родителей, смотрела отсутствующими глазами на Вовкины далекие окна. И однажды сообразила взять маленький, с вытершимися золотыми ободками вокруг окуляров, старый театральный бинокль.
Каково же было ее граничащее с ужасом удивление, когда она увидела на расстоянии едва ли не вытянутой руки от себя Вовкину веснушчатую физиономию и направленный на нее бинокль, но уже размером поболее.
Она тут же шмыгнула за штору и несколько минут приходила в чувство, раздумывая ка кую линию поведения теперь выбрать ведь ясно было как день, что отличник и мерзавец Санников все это время подсматривал за ней С того дня пылкости в ее чувствах поубавилось, а вскоре они и вовсе сошли на нет вытесненные новой пассией: брутальным блондинчиком из параллельного класса наглым и независимым.
Вообще-то во всех Анниных лирических мечтаниях совершенно не находилось места Для мыслей о «близких» отношениях. Об этой стороне дела ею были почерпнуты кое-какие не слишком симпатичные и даже пугающие сведения из странных, пущенных кем-то по рукам анонимным полуслепым распечаткам каких-то чудовищных и слишком физиологичных историй «про дядю и племянницу», «про пажа и королеву» и прочей чепухи. Да и рассказы внимательных к жизни своих родителей подружек тоже не вдохновляли. Поэтому все мысли «про это» она отодвинула как не имеющие к ней решительно никакого отношения.
В девятом у нее сложилась своя компания.
Семь человек, прозвавшие себя «конторой». Три девочки и четыре мальчика.
Три девочки — это она, Анна, про которую соседка однажды сказала, что у нее почти греческий профиль, оставив Анну гадать комплимент это, в конце концов, или что другое; хорошенькая умная Катюха и Клара, эта уж точно красавица с немного плоским загадочно-непроницаемым лицом. Четыре мальчика — это Левушка, Димыч, Серый и успешный Володька Родин, Родя. В примыкавших числилась Милка, отличница с тугой русой косой.
Роли в «конторе» распределялись следующим образом. У Левушки и Катюхи завязался настоящий роман, с сиденьем под окнами, перепиской, часовыми ожиданиями в холодных подъездах и прочими страстями-мордастями. Димыч и Родя были влюблены в Клару, но она не отвечала взаимностью никому, симпатизируя больше Роде. Серый преследовал бесплодными ухаживаниями Верку, совсем уж обыкновенную девочку из параллельного класса. Но сразу после школы Верка так внезапно и дивно похорошела, что прозорливости Серого можно было только подивиться.
Анна же абсолютно безответно влюбилась в Родю, третьего и не последнего Владимира за свою жизнь (первый, тоже синеглазый, с кукольным личиком второклассник Вовка был, за давностью лет и общей незначительностью, уже прочно забыт).
На посиделки же, проходившие в любой свободной от родителей квартире, посторонние не допускались. Это называлось собраться «побалдеть». Врубался на полную катушку магнитофон (почти всегда — заученные до последней нотки «битлы», Хампердинк, Адамо, слезоточивый Рафаэль, иногда «Песняры»), они распивали купленную в складчину бутылку портвейна, выключали свет и танцевали до полного опупения.
Левушка был для танцев потерян, так как совершенно не отлипал от Катьки. Серый от нечего делать или курил, или приглашал время от времени Анну, которой танцы с ним были, честно говоря, совсем по фигу. Димыч и Родя оттирали друг друга от Клары. Если же опять везло Роде, то Димыч или приглашал Анну, или нервно шел на балкон, к Серому, курить, да не абы какие, а «фирменные» болгарские сигареты «Родопи».
Там они с Серым иногда подолгу задерживались, тихо обсуждая что-то свое мужское и Анне совсем не интересное. Потому что сама она с обмиранием сердца наблюдала из своего укрытия на подоконнике, как Родя и Клара взасос целуются во время танца. А те, если даже и ловили в просвете между шторами направленный на них взгляд, занятия своего не прекращали.
И только когда Клару перехватывал Димыч, перед Анной возникала скучающая долговязая фигура Роди, и она, чувствуя на своей талии его легкую ненастойчивую руку, пару счастливых минут переминалась под какую-нибудь «Лейлу».
Вообще Клара была среди них самой продвинутой. У нее был настоящий роман с неразговорчивым и набычливым парнем, который уже учился в техникуме и за которого она сразу после школы собиралась замуж. Правда, в настоящий момент будущий супруг отбывал воинскую повинность где-то в степях Казахстана, так далеко, что никакие промежуточные поцелуи с Родей или кем бы то ни было еще никак не могли повлиять на их отношения.
Как-то отличница Милка, набравшись смелости, пыхтя и краснея, задала Кларе терзавший всех вопрос: а было ли уже у них это? На что получила ответ, что «было, но не до конца». Милка не поняла, да какого такого конца и что вообще это значит, и настырно переспросила, снимала ли Клара трусы, и та не моргнув глазом ответила, что «только до колен».
В общем, окончательной ясности в том, «девушка Клара или уже не девушка», так и не наступило. А сама Клара благоразумно молчала, так как еще свежа была общая память о том классном собрании, когда нелюбимая всеми литераторша Франческа Эразмовна, велев мальчикам выйти, сообщила, что их одноклассница Гладышева в школу, видите ли, больше не придет, так как «беременна
