голову.
— А родом откуда ты? — тихо спросила она.
— Из Омской области я, из Сибири. С трех лет остался сиротой. Отец утонул в реке, мать умерла. Воспитывался в детском доме, работал на заводе, служил в армии. Потом попал в окружение и вот — воюю. Это я тут назвался Беспощадным, а по правде меня зовут Василий Хлынин. Запомнишь? Хлынин Василий Андреевич.
— Запомню, — тихо проговорила Ульяна. — Хлынин Василий Андреевич. Васей, значит, прозываешься.
Партизан кивнул.
— А какое же ваше имя-отчество будет? — спросил он у женщины.
— Демины мы. Ульяна я, Егорьевна по отчеству. Нас тут все знают.
— Ульяна Егорьевна? — повторил Василий. — Теперь мы с тобой на всю жизнь связаны. Не проклинай меня, мать.
— Разве твоя вина? Ступай, горемычный, свою-то головушку береги.
В лесу крикнула ночная птица. Крик повторился еще и еще.
Хлнынин заложил палец в рот и точно так же прокричал три раза в ответ. Поправил шапку, сказал:
— Прощай, Ульяна Егорьевна. Спасибо тебе за твое человеческое сердце. Не имей на меня зла, все живем, как солдаты.
Она припала к нему, обхватила за шею, прильнула к груди.
— Да хранит тебя бог и даст силы до полной победы. Прощай!
Он долго не мог оторвать взгляда от ее лица, им трудно было расстаться.
— Навещу тебя, если сумею. А кончится война, обязательно приеду. Хоть на край земли забросит судьба, найду к тебе дорогу.
Опять прокричала птица в темной лесной чаще.
Женщина еще раз обняла партизана, трижды, по-русски, поцеловала.
— Прощай, Василий.
— Прощай, мать.
Он мягко разнял ее руки. Медленно пошел и все оглядывался на нее, пока не скрылся в темноте.
Ульяна долго стояла под деревом, прислушиваясь к тревожному шуму темного леса.
А сквозь рваные облака пробивался тонкий серп луны, поглядывая на далекую землю, на ее тревожную таинственную жизнь.
Ожидание
1
Одна незатихающая боль терзала Ульяну Демину, жгла, как раскаленное железо. Ни о чем не думалось, ничего не хотелось. Кругом пустота, как темная ночь за окном. На что надеяться, чем жить? Ждать возвращения того, кто непрошеным гостем ворвался в ее дом и погубил единственного сына? Не приди этот человек тогда, ее Петр остался бы живым и не было бы теперь такой пустоты в душе матери, в ее избе, во всем мире. Думая о Петре, вспоминая, каким был ее сын, она ругала чужого человека, переступившего ее порог ради своего спасения. В ее глазах он один был виновником гибели сына, и жгучая боль вспыхивала в ее душе, когда она вспоминала нежданного пришельца. А вспоминала она того человека всегда, каждую минуту, и днем, и ночью, и во сне, и наяву. Ненавидела его, и жалела, и думала о нем, может, потому, что больше не о ком было думать, ждала его оттого, что больше некого было ждать. Не было ни дня, ни часа, когда бы она не думала о нем, хоть и знала, что он не придет, пока не кончится война.
Порой ей казалось: остановилось время. В избе притаилась тишина, смирно висели на стене покосившиеся ходики, уже давно их никто не заводил. Ульяна сидела за столом, погруженная в думы. Перед ней стояла миска с молоком, лежала корка черствого хлеба. Не шелохнувшись и не притронувшись к пище, Ульяна тупо смотрела в окно, подперев рукой голову.
На дворе весна. С прозрачных сосулек под крышей капает вода, покосившаяся и промерзшая за долгую зиму новая изба плачет крупными алмазными слезами. По черной земле в голубой луже топчутся красными лапками сизые голуби и мелкими неторопливыми глотками пьют воду.
Из соседнего двора выбегает деревенская девчонка Настя. Ей всего тринадцать лет, но она хочет казаться взрослее, выпустила челочку из-под старенькой чистенькой косынки, ловко перепрыгивает через канавки, улыбается. Бежит прямо через лужу, разбивает голубую воду дырявыми отцовскими сапогами. Испуганные голуби разлетаются и, покружившись над двором, снова опускаются к луже.
Настя подбежала к окну, опасливо оглянулась по сторонам и крикнула сквозь стекло:
— Скоро наши придут, тетка Ульяна!
Девочка приветливо закивала русой головой и скрылась за углом.
Ульяна очнулась от своих дум, поднялась из-за стола, накинула платок, пошла покормить коровенку.
По ночам было слышно, как весенние ручьи с глухим воркованьем сбегали с бугров и размывали рыжие глинистые морщины оврагов. Теплый ветер раскачивал черные деревья, с протяжным посвистом гулял в голых ветвях, сливаясь с вороньим криком и гамом.
Где-то за лесом бухали взрывы, и трудно было понять, далеко или близко стреляли пушки.
С тех пор как по деревне от избы к избе поползли слухи о том, что наши подходят с востока и теснят немца, Ульяна не запирала дверь в избе, то и дело высовывалась на крыльцо, подолгу стояла в темноте, прислушивалась к гулу орудий.
На третий день не утерпела, надела пальто, закуталась старым платком, пошла на станцию, где еще недавно работал ее сын. Авось что-нибудь увидит или услышит, может, хоть словечко скажут добрые люди. Подошла к бакалейной лавчонке, посмотрела на висячий замок на дверях, побрела дальше к пустому перрону. На путях кряхтел старый паровозик, подталкивая вагоны, лязгал тарелками буферов. Измазанные как черти тут же суетились сцепщики, ныряя под колесами. Крикливый немецкий солдат резкой и громкой бранью подгонял рабочих, занятых сцеплением состава, а другие солдаты громоздились на открытых платформах с пушками и танками.
— Уходи, матка! — крикнул солдат Ульяне, резко махнул рукой и отвернулся.
Ульяна надвинула платок на глаза, укутала подбородок, пошла с перрона. Шла медленно, не оглядываясь, досадуя на то, что не встретила никого из знакомых. Неожиданно услышала чьи-то шаги за спиной. Кто-то догнал ее и, поравнявшись, сбавил шаг, пошел рядом.
— Ступай домой, Егорьевна, — тихо сказал ей мужской голос. — Опасно тебе, опознают — не пощадят.
Она скосила глаза на идущего рядом, узнала железнодорожного стрелочника Степана Фомичева.
— Что это они так суетятся? — спросила Ульяна.
Степан зажег спичку, прикурил цигарку, тихо сказал, не глядя на Ульяну:
— Драпать собираются. Чуют, что наши вот-вот нагрянут, пятки смазывают на дорожку.
— А ты почем
