— Я же просил — одеть девочку попроще и не раскрашивать, как древнего воина перед атакой на врагов его племени.
Матушка Боро, сопровождавшая клиента, залепетала извинения, шагнула было к замершей посреди гостиной Аверил, но Герард усталым жестом остановил женщину.
— Сами разберёмся.
К вечеру проклятый причесался. Побрился, отчего выглядел ещё моложе, всего-то на год-другой старше Аверил. Глаза темны по-прежнему, синие с оттенком стали, словно небо в непогоду. По знаку матушки Боро Аверил приблизилась, присела в неловком неглубоком реверансе, которому учила Шерис. Герард скользнул странно равнодушным взглядом по вздымающейся груди, махнул рукой, разрешая выпрямиться.
— Как твоё полное имя?
Матушка Боро кивнула и Аверил, опустив голову — не должно простолюдинам смотреть в глаза высокородным, — ответила:
— Аверил… милорд.
— Откуда ты родом?
— Из деревни, что близ родового поместья графа Доремского, милорд. Это к северу отсюда…
— Я знаю, где это, — перебил Герард. — И графа тоже знаю. Даже лично, к моему огромному сожалению.
А если при матушке Боро и о даре спросит? Аверил не могла понять по поведению и словам матушки, рассказал ли проклятый о том, что произошло тем вечером, упомянул ли, что она напала на него, а не наоборот? Отчим-то ничего не сказал, продавая падчерицу в бордель, уж в этом Аверил уверена. Зачем снижать возможную выручку за товар? Аверил тоже предпочитала молчать, из девочек правду знала только Шерис, да и то суккуба сама всё определила по ауре девушки.
— Я вам уже говорила, милорд, Вери… Аверил — невольница, — матушка Боро понизила голос, раскрыла расписной веер, словно он мог спрятать речи хозяйки, не дать им дойти до ушей Аверил. — Её отец продал… двадцати годков-то ей ещё нет, и не мужняя она, так что он имел полное право распоряжаться ею по своему усмотрению… вы же знаете наши законы, милорд…
Пальцы стиснули тяжёлые складки на юбке, сминая ткань.
Отец…
Пусть она и не видела никогда того мужчину, из-за кого появилась на свет, но и тот человек, за которого маму вынудили выйти замуж, дабы позор на семью не навлекать да прелюбодеяние прикрыть, — ей он никто. Не отец, не батюшка, не благодетель, милосердием своим да щедростью неслыханной одаривший.
— Он мне не отец, — прошептала Аверил.
Матушка, похоже, и не расслышала, но Аверил почувствовала во взгляде Герарда интерес, иной, не сугубо мужской. Любопытство, что касалось кожи легчайшими пёрышками.
— Тогда кто? — спросил задумчиво.
— Отчим, милорд.
— А твой отец, он?..
— Я его не знала, милорд.
— Он умер до твоего рождения?
— Не знаю, милорд.
Вопросы царапали щетиной жёсткой, грубой. Мама редко вспоминала о том мужчине. Пылкая, но скоротечная страсть, мимолётное увлечение заезжего высокородного лорда первой красавицей деревни, несколько встреч в лесу, несколько прогулок по берегу реки, красивые слова, пустые обещания и вот натешившегося сельскими прелестями лорда уже и след простыл, а той, кто ещё недавно слыла неприступной гордячкой, нос воротящей от простых парней, только и остались, что эфемерная сладость воспоминаний, позор да растущий живот.
— Как оно обычно бывает, милорд, — взгляд тёмных, что тлеющие угольки, глаз матушки Боро смешал причудливо и льстивое подобострастие перед дорогим клиентом, и раздражение расспросами проклятого, и злость на нерадивую, бестолковую Аверил. — Нагуляла девка вне освящённого богами брака, принесла кукушонка в подоле, а честному мужику расхлёбывай. Чему ж тут удивляться, коли избавились от приблудной девчонки?
Будто родных не продают… особенно когда ртов много, а год плохой выдаётся, неурожайный, лорды своё требуют или богу войны повеселиться охота.
— Понятно, — Герард неожиданно подал руку, и Аверил в растерянности посмотрела на сунутую ей под нос раскрытую ладонь. — Проводишь нас, Сюзанна?
Помедлив, руку Аверил приняла всё же. Проклятый сжал её пальцы, несильно, бережно даже, притянул девушку к себе. Рука его тёплая, и жест покровительственный и ободряющий одновременно. Как и в прошлый раз, матушка Боро проводила до комнаты, находящейся в дальней части здания, со стенами толстыми, глушащими всякие звуки. Шерис говорила, что из этой комнаты сегодня спешно выносили лишнее, меняли обстановку на более традиционную, нейтральную, и теперь перед глазами Аверил предстала обычная спальня, ничем не отличающаяся от большинства других комнат. Тяжёлые драпировки да гобелены на стенах и ковёр на полу скрывали следы тех странных конструкций, что находились здесь прежде, о назначении которых даже думать не хотелось.
Вкрадчиво стукнула закрывшаяся за матушкой дверь и Герард, отпустив Аверил, вновь обошёл помещение кругом. Только на сей раз в действиях его виделся не простой интерес. Ищет что-то? Или проверяет?
— Вроде никаких сюрпризов в виде потайных глазков или чего похуже, — произнёс проклятый и вернулся к Аверил. Коснулся подбородка, вынуждая поднять голову. — Теперь, Аверил, расскажи, кто ты такая на самом деле.
— Я… — от взгляда, пристального, пытливого, сделалось не по себе. — Я человек, милорд…
— Можно без «милорда». Хорошо, положим, ты действительно человек, но у тебя есть и магическая сила. Откуда?
— От… от матери. У неё был… такой же дар, она называла его сияние и говорила, что он особый, ниспосылаемый только женщинам богиней луны.
— Что-то такое я слышал, — тень задумчивости вдруг сделала глаза Герарда светлее, словно солнце небо ясное озарило. — И что стало с твоей матерью и её даром? Ведь не с материнского же одобрения тебя продали?
— Мама ушла за грань на излёте прошлой осени, — у Аверил получилось сказать это спокойно, ровно, будто речь о чём-то незначительном, о пустяке каком. — Она долго болела и наконец… боги призвали её в обитель теней. А дар, он… Мама говорила, что если такие, как мы… как я и она… возляжем с мужчиной, то дар… исчезнет, будто его и не было никогда.
— Любопытно, — проклятый нахмурился.
— Мама говорила, что есть храм, посвящённый лунной богине… в Индарии… говорила, что если у меня тоже проснётся дар, то мне надо поехать туда и служить божине…
— Но ты не поехала. Не успела или не захотела?
— Когда дар впервые проявился, мама уже болела…
Аверил не хотела её оставлять. Кто бы ухаживал за мамой, заботился о больной? Уж точно не отчим, что пил всё больше, а руки распускал всё чаще. Да и на что было ехать? Каждая отвоёванная у отчима или сэкономленная на собственных нуждах монетка уходила на лечение, на снадобья лекарственные, на визиты то знахарок, то целителей.
— Потом она умерла, и отчим… — Аверил умолкла.
— Сдал тебя в бордель по сходной цене, — закончил Герард и руку убрал. — Повернись.
