из которых был перстень с камнем особого цвета. Гном, которого он приветствовал, пораженный стоял в дверях собственного дома. Наконец он пришел в себя и произнес:
— Здравствуй, Тонни, — и сделал шаг вперед. Несколько мгновений они быстро с интересом оглядывали друг друга.
— И как ты тут поживаешь? — спросил Тонни, обводя комнату слегка презрительным взглядом.
— Да как видишь, по-прежнему.
— Один значит? И не надоело тебе такое житьё? Если что… знаешь, у меня на корабле есть одна цыпа — первый сорт, могу одолжить ненадолго, — со злой ухмылкой сказал толстый.
— Нет, спасибо: ты же знаешь мне нельзя.
— А ты значит из себя все еще монаха строишь? Во дела… — и откинув голову, гном неестественно захохотал.
Настало молчание, каждый пытался подобрать нужные слова, найти общую тему, поделиться общими воспоминаниями, но ничего такого не находилось. Говорить, казалось, было не о чем, но надо. Тонни заговорил первым:
— Постарели мы с тобой, брат, побелели. Годы идут. Оглядываюсь я на свою жизнь и думаю: как мало сделано, и как много осталось.
— Семья как? — спросил худой, прислонившись к стене: в комнате был лишь один стул. — Давно у них был?
— Да вот совсем недавно заходил к ним, — будничным тоном соврал Тонни. — Все здоровы, сыты, у отца лишь крыша слегка поехала, но ничего страшного. Ты же знаешь, они к этому возрасту все такими становятся.
— А мать как? — напряженно спросил гном.
— Мать то? Ничего. Ходит. На спину жалуется, и на ноги, и на еще там что-то, но вцелом выглядит неплохо.
— Про меня не спрашивали?
Тонни немного призадумался: что бы ответить?
— М-м… да, вроде бы спрашивали. Я сказал им, что ты жив, здоров — и все. Больше ничего.
Худой то ли облегченно, то ли разочарованно выдохнул:
— Хотел бы я их навестить, тоска по дому сжирает.
— Так навесил бы: отсюда до Троегорья не так уж и далеко.
Гном покачал головой:
— Нет, не могу.
Тонни встал, широкой хозяйской поступью прошелся по комнате, с интересом рассмотрел лежащие на полке инструменты.
— Как идут дела? — спросил худой у него.
— О! Дела идут отлично: недавно купил новый корабль, «Удача» называется, чудесное судно, с ним торговля у меня еще живее пойдет, так что малыш Тонни скоро скопит себе деньжат на небольшой городок. Хи-хи! Вот тогда и заживем!
— А что, малыш Тонни еще не женился?
Толстый грузно сел обратно на стул:
— Нет, ты же знаешь, у деловых людей на такие мелочи времени нет.
— А что так?
Гном нахмурился: эти вопросы раздражали его, сложил руки на груди, блеснув восемью камнями, подумал немного и решил пооткровенничать:
— Знаешь, Игнни, а я ведь и правду подумываю жениться. Нет, не смейся, — сказал он брату, увидев, как на его лице появилась недоверчивая улыбка, — я серьезно. Не так же и часто я говорю с тобой серьезно, поэтому послушай. Я правда думаю жениться, осесть где-нибудь, начать дело. Ведь это не так уж невероятно, как тебе представляется. У меня есть достаточно средств для того… Чего ржешь? — сдавленным голосом раздраженно спросил он.
— Я ничего. Просто представляю тебя — почтенного отца семейства, сидящего в кругу семьи, нежно обнимающего жену, целующего дочь на ночь…
— Заткнись! — почти закричал Тонни.
— Ладно. Успокойся: я не сказал ничего такого. — заверил его Игнни.
Он немного прошелся по комнате, мельком глянул в окно… что-то клацнуло у него в голове, за окном мелькнуло то, чего не должно быть. Гном вернулся к окну, всмотрелся:
— Иди сюда. Посмотри что это.
Тонни неохотно поднялся, посмотрел из-за головы брата в окно:
— Что там еще… А, зто мои хлопцы грузят твои железки. Я заранее им приказал. — и отошел.
— Нет, Тонни. Я решил больше не отдавать тебе оружие. Иди, скажи, чтобы они выгружали все обратно.
— Что? Братик, — гном натянуто улыбнулся, — да разве ты просто так отдаешь. Ты обмениваешь свои свои железки на еду, одежду и все остальное. При чем по лучшему тарифу! Мы же с тобой, браток, сто раз уже так делали. — не переставая улыбаться, он похлопал другого по плечу.
— Нет. Я сказал нет. Еды мне хватает. Иди скажи, чтобы выгружали обратно.
— Да ладно тебе…
— Я сказал нет! — первый раз повысил голос Игнни.
Его брат отошел от него, оперся руками на стол, свесил голову, еле слышно шепнув: «Проклятье!». В такой позе, думая, он находился секунд пять. Нет, так просто он не сдастся! Он резко поднял голову, вперив взгляд в брата:
— Скажи мне, братик, зачем ты живешь на этом свете?
От странного вопроса Игнни растерялся:
— Что? Как зачем? Ну-у…
— А я тебе отвечу, — выходя из-за стола, сщюрив глаза, сказал он, подходя вплотную, — ты живешь напрасно. Зачем вообще живут на земле люди, гномы всякие другие разумные твари? Не перебивай меня. Зачем? Я тебе скажу: чтобы трудиться, но не просто так, впустую, трудиться, чтобы сделать жизнь лучше, чтобы приносить пользу обществу, создавшему тебя. И что же я вижу? Мой брат, отменный кузнец, непонятно зачем ставший отшельником, рвет последнюю ниточку, связывающую его с обществом, которая делает его жизнь ненапрасной. Он бросает семью, стариков, которым требуется уход, младших братьев…
— Ну уж нет… — возразил Игнни.
— и ради чего? А?
— Не тебе судить…
— Все ради глупого одиночества, пустоты, богов, которых никогда не видел и не слышал! — Тонни хитро осмотрел брата, оценивая свои шансы, и продолжил, но уже более мягким, вкрадчивым голосом. — Послушай меня, брат, не надо так поступать, пускай та нить, о которой я говорил, останется целой, я буду приезжать каждый год, брать у тебя товар, ты продолжишь так же усердно работать, молиться там свои богам, и все будет ладненько. Ты как, согласен?
Игнни присел на стул, неотрывно глядел на пол и как-будто внимательно слушал. Когда Тонни закончил он встал:
— А теперь ты меня слушай. Я все мог вынести, но не упеки о семье. Я всегда знал, что боги дали мне плохого брата, но нет, жизнь сделала из тебя настоящего ублюдка. Ты говоришь, что моя жизнь напрасна? Нет, брат. Твое существование в сто раз бессмысленней и постыдней. Как ты живешь, как ты жил? Ты всегда искал легкие пути: когда я ушел на войну, ты
