снова заняться кузнечным делом. И хотя раньше он никогда железо сам не выплавлял, дело пошло у него ладно, и вскоре кузнец начал ковать, ковать, что умел и любил: оружие(и иногда кое-какой инструмент для себя).
Спустившись к залежам, кузнец стал киркой откалывать кусочки угля и потом, когда их набиралась порядочная кучка, брал блестящую от постоянной работы лопату и пересыпал их в ведра. Работая таким образом, он вспоминал свою незрелую пору, когда мальчишкой он бегал к отцу, который, вот так же как и он сейчас, работал на добыче, своё беззаботное детство, вечерние забавы с друзьями, братом… семейные походы в храм, красота которого до сих пор не выветрилась у него из головы, учение у мастера-кузнеца, доброго словоохотливого гнома, любовь свою: Наду, их свадьбу и… — Тут гном поморщился, то ли от того, что при ударе кирки маленькие кусочки угля разлетелись в разные стороны, и один из них больно попал в лицо гнома, то ли от воспоминаний-… войну, плач матери, когда он, отчаливая на корабле, махал собравшейся на пристани семье. Ужас войны, смерть, частенько навещавшую его и новых товарищей, рабство, побег, годы скитаний, духовный кризис, когда мысли подталкивали его к смерти, ещё один побег, но уже не от людей, а от себя, сюда, в глушь, где он, наконец-то, нашел то, что искал, здесь он занят тем, о чем всегда скрытно мечтала его душа. Встреча с братом… Ведра уже были с горкой полны угля, но гном, увлеченный воспоминаниями, не спешил возвращаться. Он думал о доме, как там его отец, мама? Жена… жена уже умерла, он знал. Кузнец кашлянул, как бы отгоняя эти печальные, но желанные картины из прошлого, не без труда поднял ведра и понес их домой, в свою одинокую обитель.
До вечера он занимался самыми разнообразными мелкими делами. Когда солнце стало садиться, погружаясь в море, тем самым окрашивая его переливающимися теплыми оттенками: красным, желтым и оранжевым цветами, гном, скинув с себя грубую одеженьку, омылся в море, срывая себя набежавшую за день точечную грязь. Приятно освеженный, он пошел в свою хату. В маленькой прихожей он снял с себя самодельную деревянную обувку, поставил аккуратно пару возле веника, сделанного из уже помертвевших ветвей дуба, и вошел внутрь.
В первой комнате посередине стоял большой стол и приставленный к нему стул, кровать с накиданной на нее соломой, к стене была приделана полка, на которой лежали разные шорнические инструменты, обрезки кожи и т. д. В углу была беленая, но неумело сложенная печка. Гном не задержался в этой комнате, а привычно пошел во вторую. Она была поменьше и пооригенальнее. В углу была стояла большая, с гнома высотой статуя, изображавшая человекоподобных существ, они то ли стояли, то ли сидели, но было понятно, что один, бородатый, был мужчина, а другая, с тремя глазами, женщина. Парочка стояла, обнявшись, а у их ног сидела жаба в образе младенца, так как имела детские пухлые ручки и ножки, по-видимому, чадо тех двух. По стенам были развешены пурпурные ковры, с неумело вышитым изображением жабы. У подножия серой статуи стоял постамент, на котором лежала тяжелая с драгоценным, серебряным переплетом книга. Был тут и сундук, окаймленный железом. У постамента статуи стояла зажженная свеча. Взяв ее, гном зажег все остальные, что в искусных подсвечниках висели вдоль стены. От этого атмосфера в помещении стала вдруг какой-то мистической. Открыв сундук, кузнец достал лежавшее поверх всего голубое мужское платье. Он снял с себя тряпье и одел платье. Могло показаться, что это был не обычный отшельник, а кокой-то жрец, проводящий тайный ритуал, если бы его не выдавали грубые, мужицкие руки. Сев перед алтарем на колени, гном благоговейно открыл книгу и стал, почти не глядя на страницы, читать, читать на непонятном, ритуальном языке гномов повесть богов и их заветы. Сложив молитвенно руки и преподнеся их к лицу, он молился, раскачиваясь туда-сюда. Несмотря на то, что жар первых служений у него уже прошел, он продолжал так же яростно и преданно поклоняться своим богам. Лицо его покрывалось потом, глаза стали терять осознанность, все быстрее и быстрее гном раскачивался, слова резче и резче слетали с его губ. Это длилось час-дав-три, пока гном сквозь пелену религиозного экстаза не почувствовал, что пора заканчивать. Пересиливая себя, он прекратил чтение, переоделся, положил платье на прежнее место, быстро и умело затушил свечи и, только выйдя в другую комнату, почувствовал разбивающую усталость и радостное удовлетворение. Грохнувшись на кровать, он слегка прикрылся покрывалом и мирно заснул.
2
Рука. Небольшая пухлая беленькая чистенькая мужская. Она держит тяжелую плетку с резной ручкой и заплетенной веревкой, наконечник которой утяжелен маленькими свинцовыми шариками. Эта жестокая рука поднимает плетку и с оттяжкой бьет по черной от долгого нахождения под солнцем спине. Мгновенно на костлявой спине проявляется след удара, краснеет, наливается кровью. Человек, получивший удар, вскрикивает, за что непромедлимо получает еще. Наказуемый не в силах стерпеть столь сильную боль — кричит. " Что вопишь, сопля? — злобно улыбнувшись, говорит гном, держащий плетку. — Греби лучше, не отлынивай, а то еще получишь." Этот толстый чернобородый гном подходит к борту и смотрит в тихое море. Оно его раздражает: сколько еще не будет ветра, сколько еще он потеряет времени, а значит денег. Ведь всем деловым гномам понятно, что время — деньги. Галера рывками продвигается вперед по морской глади, движимая двадцатью гребцами-рабами, один из которых самый тщедушный совершенно выбился из сил и был бы не в состоянии двигать весло, если бы не "нежные" ударчики гнома. Корабль простой, с одним парусом, бесполезной тряпкой повисший на рее, украшен он лишь одной красной линией. Мачта у него ненадежная, тонкая, гном сэкономил, когда делали ремонт в порту. Солнце печет, пробиваясь лучами сквозь череду сахарных облаков. Рабы умирают от жажды, но пить им не дают, потому что гном из-за какой-то прихоти бережет воду. Берег близко виднеется, слегка поддернутый синей дымкой. Торговцы в ту пору боялись уходить далеко в море. Рабы молча гребут. Среди них не только люди, есть и несколько гномов. Чернобородый гном-хозяин относится к ним помягче, чем вызывает к ним ненависть товарищей по несчастью, хотя, конечно, тоже очень жестоко. Среди гребцов нет ни одного целого, непобитого, спина каждого обезображена страшными ударами плетки. Все они давно поняли, что бьют их не за провинности, а просто так — для профилактики по какому-то безумному графику.
