забвения части известного стихотворения я заимствую из рассказа К. Г. Юнга[19] в авторском изложении.
«Один человек хочет продекламировать известное стихотворение Ein Fichtenbaum steht einsam[20]. На строке “И дремлет качаясь…” он безнадежно запинается; слова “И снегом сыпучим покрыта, как ризой, она” совершенно выпадают у него из памяти. Забывание столь известного стиха показалось мне крайне странным, и я попросил этого человека воспроизвести, что приходит ему в голову в связи со строкой “Снегом сыпучим покрыта, как ризой” (mit weißer Decke). Получился следующий ряд: “При словах о белой ризе я думаю о простыне поверх мертвого тела, – пауза, – теперь мне вспоминается мой близкий друг – его брат недавно скоропостижно умер, кажется, от удара, – он был тоже полного телосложения, и я думал, что и с ним может случиться такое – он, по-моему, ведет малоподвижный образ жизни; когда я услышал об этой смерти, то вдруг испугался за себя, потому что у нас в семействе налицо склонность к полноте, и мой дедушка тоже умер от удара; я считаю и себя чересчур полным и потому начал на днях курс похудения”». По замечанию Юнга, этот человек подсознательно отождествил себя с сосной, закутанной в белый саван.
* * *
Следующий пример забывания цепочки слов – им я обязан моему другу Шандору Ференци из Будапешта[21] – отличается от предыдущих тем, что это случай забывания собственной фразы, а не какой-либо цитаты. Кроме того, этот пример служит довольно необычным доказательством здравомыслия, ибо забвение приходит на помощь, когда налицо угроза поддаться сиюминутному желанию. То есть забвение оказывается полезной функцией психики. Совладав с наплывом чувств, мы сможем оценить важность этого внутреннего фактора, пусть ранее он вызывал только раздражение – ведь забывчивость воспринималась как психическое бессилие.
«На светском собрании кто-то процитировал фразу: Tout comprendre c’est tout pardonner[22]. Я заметил, что первой части фразы уже достаточно; “прощение” сродни проявлению высокомерия, ибо прощать – удел Всевышнего и священников. Одному из присутствующих мое замечание показалось здравым, и это одобрение побудило меня заявить – полагаю, с намерением закрепить хорошее мнение о себе у благожелательного критика, – что недавно я придумал фразу получше. Но, попытавшись ее произнести вслух, я вдруг осознал, что ничего не могу вспомнить. Тогда я немедленно уединился и сел записывать спонтанные ассоциации (подставные идеи. – Авт.). Сначала мне вспомнились имя одного приятеля и название улицы в Будапеште, где родилась искомая фраза; далее вспомнился другой мой приятель, Макс, которого обычно все зовут Макси. Отсюда возникло слово “максима”; я припомнил, что в тот день, как и сейчас, мы искали способ подправить некое известное изречение. Как ни странно, следующей мыслью была не очередная максима, а такая фраза: “Бог сотворил человека по образу Своему”, причем переделанная наоборот: “Человек сотворил Бога по образу своему”. Тут же всплыло воспоминание о том, что я искал. Мой приятель сказал мне тогда на улице Андраши: “Ничто человеческое мне не чуждо”, – а я ответил ему, намекая на достижения психоанализа: “Вы должны пойти дальше и признать, что вам не чуждо ничто животное”.
Припомнив наконец то, что так долго вспоминал, я, однако, сообразил, что отнюдь не рвусь делиться своей находкой с тем обществом, в котором мне довелось находиться. Среди присутствующих была молодая жена моего приятеля, того самого, кому я указал на животную природу бессознательного; разумеется, она никоим образом не была готова к восприятию столь жестоких истин. Моя забывчивость избавила меня от неприятных вопросов с ее стороны и от бессмысленного спора. Вот, должно быть, истинный мотив и истинная причина моей “временной амнезии”.
Любопытно, что цепочку ассоциаций вызвала фраза, в которой Всевышний низводится до человеческой выдумки, а в позабытом предложении содержался намек на животную природу человека. Capitis diminutio, лишение статуса, оказывается тем самым общим элементом обеих фраз. Ясно, что перед нами продолжение цепочки размышлений о понимании и прощении, затронутых в разговоре.
Тот факт, что позабытое удалось восстановить так быстро, может объясняться, кстати, моим поспешным уединением в пустующей комнате, где мне никто не мешал и никто меня не отвлекал».
* * *
С тех пор я провел множество исследований по случаям забывания или неправильного воспроизведения слов и отрывков; схожие результаты опытов склоняют меня к допущению, что механизм, выявленный нами в примерах со словом aliquis и с цитатой из «Коринфской невесты», распространяет свое действие почти на все случаи забывания. Вообще делиться подробностями таких изысканий не очень-то принято, ибо они затрагивают, как мы видели, обстоятельства частной жизни, нередко тягостные для обследуемых; поэтому не стану множить примеры сверх уже приведенных. Общим для всех случаев, независимо от материала, остается тот факт, что позабытое или искаженное слово или словосочетание соединяется посредством той или иной ассоциации с неким бессознательным представлением, от которого и исходит действие, обретающее форму забывания.
* * *
Вернемся вновь к забыванию имен: эту область мы еще не исчерпали ни по содержанию, ни по мотивировкам. Поскольку именно эти упущения памяти я неоднократно имел возможность наблюдать на себе самом, то примеров здесь достаточно. Легкие мигрени, которыми я и поныне страдаю, вызывают у меня за несколько часов до своего появления забывание имен, а в разгар мигрени я и подавно, не теряя способности работать, забываю всякие собственные имена. Как раз такого рода случаи, между прочим, могут дать повод к принципиальным возражениям против всех наших попыток в области анализа. Ведь не вытекает ли из подобных наблюдений тот вывод, что причина забывчивости, в особенности забывания собственных имен, лежит в нарушении микроциркуляции крови в коре головного мозга и общем функциональном расстройстве этой коры? А потому любые попытки психологического объяснения этих явлений, дескать, излишни? По моему мнению – ни в коем случае; утверждая это, мы путаем единообразный для всех случаев механизм процесса с благоприятствующими процессу условиями, которые разнятся и которые не являются сущностно необходимыми. Не вдаваясь в обстоятельный разбор, ограничусь для устранения этого возражения всего одной аналогией.
Допустим, я проявил легкомыслие и отправился на ночную прогулку по отдаленным пустынным улицам большого города. На меня напали и отняли часы и кошелек. В ближайшем полицейском участке я сообщаю о случившемся в следующих выражениях: я был на такой-то улице, и там одиночество и темнота лишили меня часов и кошелька. Хотя этими словами я не выразил ничего такого, что не соответствовало бы истине, все же меня почти наверняка примут за человека, находящегося не в своем уме. Чтобы правильно изложить обстоятельства дела, я должен был бы
