class="empty-line"/>
Правда, он поражает врагов не копьем или мечом, как надлежит идеальному герою, а стрелой из лука, что для Гомера рангом ниже: подлое оружие — поражает не смело, а из-за укрытия (вспомним коварный выстрел Пандара, вспомогательную роль лучника Тевкра). В этой оценке сказываются настроения аристократии, презиравшей и ненавидевшей действенное оружие простолюдинов, от которого погибало без чести много знатных воинов. В Лелантской войне конца VIII века стороны даже заключили конвенцию о запрете оружия дальнего боя — сражаться лишь врукопашную (Страбон, X, 1, 12; Плутарх, «Тез.», 6). Но не так оценивали лук мифы о древних богатырях. Древние богатыри — как раз лучники: Геракл, Эврит, из более близких по времени к эпопее — Одиссей, Филоктет. Да ведь и бог Аполлон — лучник!
Похищение Елены тоже вряд ли всегда вменялось Парису в вину: в эпоху колонизационных авантюр и набегов для морали завзятых завоевателей, мало отличающихся от грабителей, захват самой прекрасной женщины это подвиг, а человек, сумевший ее похитить, есть великий герой. Это заметил еще Г. Узенер. Другим похитителем Елены является величайший герой Афин Тезей. В VI песни «Илиады» всерьез говорится о «гневе Париса» — гневе, который он питает на троянцев. Это точно такой же гнев, каким Ахилл пылал на ахейцев или Мелеагр — на этолийцев. Парис гневался на троянцев за то, что среди них были такие, которые предлагали выдать, вернуть Елену ее первому супругу Менелаю и тем избавить Илион от войны и осады. Парис же согласился лишь уплатить выкуп, но Елену отдать отказался наотрез. И, терзаемый обидой, он устранился от боев. Точно как Ахилл. Правда, советы троянцев и отказ Париса поданы в VII песни после разговора о «гневе» в VI песни, но певец замыслил эту ситуацию раньше, знал о ней. Другой мотивировки у «гнева» нет. А в эпосе на такой гнев имел право лишь великий герой ранга Ахилла или Мелеагра.
В соответствии с этим ранним статусом героя может трактоваться и его имя.
Мы привыкли называть похитителя Елены Прекрасной царевичем Парисом. Но в «Илиаде» у него два имени, которые применяются вперемежку: Парис и Александр. Более того, он именуется Александром в четыре раза чаще, чем Парисом. Имя Парис стало употребляться наравне с именем Александр только в позднем эпосе, в подражаниях гомеровскому эпосу у Квинта Смирнского и других авторов, а в новое время у этого персонажа осталось практически только одно имя — Парис. Из этой динамики соотношений имен ясно видно, что раньше, до «Илиады», этот персонаж был главным образом Александром. В «Киприях», судя по их пересказу у Прокла (оригинал не дошел до нас), есть только Александр. Итак, имя Александр вошло в эпос раньше, Парис — позже.
Я попытался проверить эту последовательность, эти соотношения возраста имен оценкой оснащенности каждого из них постоянными эпитетами. Дело в том, что, как уже сказано, для героического эпоса (как фольклорного жанра) характерно сложение жестких «формул» — штампов, состоящих каждый из существительного и эпитета (в русском фольклоре: «стрела каленая», «добрый молодец», «красна девица»), и чем старше текст, тем больше в нем употребительность стереотипных формул. Чем раньше имя вошло в эпос, тем прочнее оно уложилось в формульные стихи, обросло постоянными эпитетами, сеть эпитетов образовала сгустки. Подсчеты показали, что для имени Александр доля его употреблений с постоянными эпитетами составляет 47 процентов от всех упоминаний имени (для сравнения: у Гектора соответствующая доля составляет 41 процент, у Ахилла — 40, у Приама — 32, у Патрокла — 23, у Энея — 18), а для имени Парис соответствующая доля — ноль, то есть это имя ни разу не употреблено с постоянным эпитетом!
Александр — имя греческое, означает «отвращающий от мужей» (в смысле: «защитник людей»). Тут все ясно. А гордое имя это хорошо отвечает раннему статусу героя. Но если это не случайное соответствие, то что тут первично — статус или имя? Или оба они обусловлены чем-то третьим? Это надлежит решать на других основаниях.
Имени Парис в греческом обиходе не было, исходя из греческих корней оно не раскрывается. Ученые считали его иллирийским или фракийским, сравнивали с санскритским пара (лучший). Фракийское порис означает «юноша», «боец». У Тита Ливия (40:4:4) упоминается энеец (юноша из Фракии) с таким именем. А на южно-фракийском диалекте это имя должно было звучать как Парис. Родственное слово есть и в греческом: порис означает «звереныш», фюо-парис — «выродок», «неудачное дитя». Все это по смыслу могло бы подойти к характеристике злосчастного царевича.
И ученые строили догадки, как нашествие балканских племен на Троаду принесло туда фракийские и родственные им фригийские имена и мифы, как образование смешанной греко-фракийской или греко-фригийской знати привело к снабжению фигур местной греческой мифологии новыми именами или к слиянию местных мифических или легендарных героев с пришлыми. Так думали Томашек, Бранденштейн, П. Кречмер и др.
Проступок Париса: похищение Елены. Деталь костяной пластинки из святилища Артемиды Орфии в Спарте (около 620 года до н. э.).
И только Л. Мальтен выдвинул более простое и, на мой взгляд, более верное предположение, ныне забытое: Парис мыслился эпонимом (основателем, от которого взято имя) города Париона на северном берегу Троады. В эпосе действовало много таких фигур: Кебрион — эпоним города Кебрена, Асий — эпоним города Ассоса, Эней — эпоним племени энеев или города Эния, Дардан — эпоним города Дардании или народа дарданов. Парис, видимо, считался основателем Париона, но не был им. Потому что на деле Парион был основан колонистами с острова Пароса в VIII веке, и сначала основателем признавался Парий или Пария, сын или внук Деметры — главной богини острова. А когда разгорелся спор за Парион между властями Пароса, Милета и Эрифры, появились противники выведения Париона с Пароса и от Пария. Они-то, видимо, и придумали другое происхождение для названия города — вместо Пария основателем стал Парис (или, по другой русской передаче этого имени, Парид). Этой вымышленной фигуре надо было подобрать подобающую генеалогию и биографию, связанную с давним владетелем Троады. Париса включили в число сыновей троянского царя Приама, а затем отождествили с Александром. Этруски рано заимствовали у греков образы эпоса и мифологии. На этрусских изображениях с надписями «Александр» и «Парис» — это два разных человека: на зеркалах изображался Александр с тремя богинями (его «суд»), а на погребальных камнях и урнах — воин Парис.
Почему же Парис так прочно слился с Александром — любовником Елены? По-видимому, тут сказались главные культы
