Небесного.
Сейчас, через много лет после бабушки, он приехал в этот город. Не пришел, как она, а прилетел на самолете и доехал на машине. Анатолий Петрович увидел необыкновенный город, построенный из белого камня. Со временем его белизна потускнела, стала кремовой, но от этого красота не померкла. Стены домов, столбчатые заборы, арки и узенькие тротуары отражали золотистый цвет. Не бывая здесь ни разу, он сразу узнал его.
Образ святого города, который создавался многочисленными книгами, фильмами и литературными описаниями, предстал перед ним вживую. Белое солнце Палестины над пожелтевшими стенами древнего Иерусалима. Кажется, стоит только руки протянуть, и этот город поместится у тебя на ладонях. Башни, похожие на шахматные фигуры, бесконечно длинные каменные стены, купола мечетей, пронзающие белесое от зноя небо, наплывали друг на друга, покрывая покатый холм, который возвышался над всем вокруг. Глядя на эту красоту, чувствуешь себя участником какого-то особого торжественного действа. И в то же время здесь все родное и знакомое, и эта двойственность создает ощущение чего-то давно ожидаемого и в конце концов обретенного. Возможно, подобные чувства испытывает всякий человек, кому дорога история этой земли.
В городе чувствуешь себя легко и свободно, несмотря на узкие улочки, которыми славится незамысловатая городская архитектура. Дома Иерусалима не «давят» своими размерами или изысканностью архитектурных форм. Ничего лишнего.
Прекрасен город с высоты. Особенно удобна для обозрения Масличная гора. С ее северной вершины, с террасы перед университетом, видно все отчетливо, как на ладони. Вот он — Иерусалим. Внизу лежит Гефсиманский сад, где Иисус был схвачен римскими воинами. Смотришь и вправо, и влево, но все равно вновь и вновь ищешь глазами Гефсиманский сад. Почему?
Иерусалим удивляет: сухой, каменистый, изрезанный спусками и подъемами город. Весь он расположен на вершинах гор, холмов, сопок. Он весь на виду, ему не спрятаться от палящего солнца. Как говорил Иисус: «Не может укрыться город, стоящий на вершине гор». Значит, и он смотрел на город именно с этой точки? Удивительно.
Иерусалим впечатляет: своей напряженной духовной жизнью, столкновением трех мировых религий, которые не просто сосуществуют, а сталкиваются, ожесточенно спорят, воюют в буквальном смысле этого слова.
Иерусалим запутывает: купол мечети в центре старого города невольно притягивает взгляд своим навязчивым золотом. А где же наш храм? Вот он! По сравнению с арабской мечетью он значительно скромнее. Кем бы ты ни был, верующим или атеистом, Храм Гроба Господня — святыня для русского человека. Словно магнит, он притягивает к себе. Маленький дворик, дверь в храм, слева колонна с трещинкой — память о схождении Благодатного Огня. После притвора, в центре, Камень Помазания — цельная массивная плита розового мрамора. Здесь Иисус лежал бездыханный, а женщины умащивали его благовониями. Это благоухание источается по сей день, да так, что голова идет кругом. Все прикладываются к камню Помазания, освящают крестики, иконки, вещи.
Анатолий Петрович и верил, и не верил, что он в главном Храме христиан. Все обыденно и просто, нет пышного великолепия католических храмов с их изощренной деревянной резьбой, тяжелого золота православных иконостасов. Он тихо шепнул Маше:
— Мы не перепутали, это тот самый Храм?
— Успокойся, — ответила жена, — конечно, он. Самый главный христианский Храм. А вот и лестница на Голгофу.
— На Голгофу?
— Храм построен над горой, где распяли Христа, и тут же Кувуклия, камень, где он воскрес. Все рядом.
— Маша, но ведь это все условность, литература.
— Кто знает, — как-то неопределенно ответила Маша. — Вспомни разговор Воланда и Берлиоза о шести доказательствах бытия Божия, и чем этот спор закончился…
Анатолий Петрович не знал, что ответить своей начитанной жене. Не станешь же в подобном месте затевать богословские беседы, и тем более споры.
Первый день пребывания в Иерусалиме стал для Анатолия Петровича самым интересным и насыщенным, словно ожили многочисленные сказания и легенды, которые сыпались на туристов и гостей города со всех сторон. Он вместе со всеми шел по скорбному пути Христа от места, где его судили, до места, где его распяли.
Этот город не с чем нельзя сравнить. Необыкновенное смешение одежд: ортодоксальные евреи в длинных черных пальто и шляпах, монахи-францисканцы и монахи доминиканцы, протестантские пасторы, греческие и армянские священники, эфиопки, закутанные в длинные белые «шама», арабские женщины в белых хиджабах, мужчины в «джеллаба» — халатах с длинными рукавами и капюшоном. Ортодоксальные евреи ходят по улицам очень быстро, и не потому, что боятся молодых арабов, которые могут их спровоцировать на драку, а чтобы не терять времени между молитвами. В Шаббат они направляются к Стене Плача. Рядом с ними или на шаг позади идут их жены, одетые менее броско: длинная юбка и скромный жакет. После всех хождений по городу, Анатолий Петрович и Маша снова пришли в Храм Гроба Господня. Они хотели еще раз посмотреть на святыню, попрощаться, постараться запомнить как можно больше.
Анатолий Петрович стоял перед камнем помазания, прикрыв глаза и не веря увиденному, удивляясь услышанному, споря с собой. Ему захотелось перекреститься, но он не мог на это решиться. Вдруг Всевышний увидит, что он, не крещенный, делает то, что ему не полагается делать? Хотя, кто увидит? Да он и увидит! Кто это он?
И вдруг кто-то рядом негромко сказал:
— Здравствуйте, Анатолий Петрович.
Он оглянулся, никого не увидел. И тут же заметил: на него, разделяемый только камнем, где лежал Иисус, смотрит с улыбкой незнакомый монах.
Он повернулся к жене.
— Похоже, я перегрелся на солнышке. Мне уже чудится, что со мной монахи здороваются.
— Успокойся, — она не успела еще договорить, как странный монах подошел к ним почти вплотную и уже громче, с улыбкой сказал:
— Здравствуйте Анатолий Петрович! Я вам не причудился, хотя в таком святом месте все возможно. Я сам удивлен не меньше вашего…
— Господи! — с каким-то неподдельным изумлением сказала Маша, — нет у нас знакомых монахов…
— Уже есть, — перекрестившись, утвердительно сказал монах.
Анатолий Петрович молчал, в упор, не стесняясь, разглядывая монаха.
Перед ним стоял мужчина среднего роста, худощавый, с удлиненным лицом, с жидковатой, хоть и длинной, бородой. Щека с левой стороны была рассечена шрамом, выходившим на висок, и скрыть его было невозможно. Глаза синие, пронзительные, встречаться с ними взглядом было нелегко. Они сразу отталкивали, вернее, отодвигали собеседника, заставляя смотреть куда-то вниз или вбок, но только не прямо. Волосы на голове были пышными, длинными, поэтому концы их были аккуратно схвачены резинкой. Поверх подрясника и рясы надета мантия черного цвета, на голове клобук. Мантия, сшитая из простой и грубой ткани, была стянута на вороте большой блестящей
