— Очнись! Ну же! — Она вложила в его вялую руку разделочные ножницы. — Ты должен это сделать сам — так нити сущих станут еще крепче. Сам, — слышишь?
Рийя отрешенно кивнул. Рубец у правого глаза заныл, веко отозвалось надоедливым тиком. Еще утром Ри сидел у ложа умирающего отца и выслушивал последние наставления, а теперь вынужден совершить топа́хи, обряд погребения. Нет, он не боялся, движения его были отточены и безупречны: на протяжении последнего гвальда Рийя помогал Мельзинге с обрядами, и старуха всячески хвалила ученика за старания. Отец не возражал: дело нужное, да и помогать друг другу в обители Энфис считалось обязательством каждого верующего в нити сущих, а ремеслу выделки шкур он обучил сына уже давно.
В комнате для обрядов не было окон, лишь пара отверстий в крыше для оттока гари чадящих свечей. По стенам висели пучки пахучих трав, которые Рийя менял каждый серп Льяд, ведь на растущую луну сила собиралась в зелени, а на затухающую, в горб Льяд, уходила в корни. Под самой крышей, привязанные за стропила, теснились в ряд дубовые веники для менял из Атаранги, и тут же мотались на зажатых в расщелинах хвостах ссохшиеся трупы грызунов.
Мельзинга сверкнула взглядом, недовольно поморщилась, и, затянув потуже пояс своего халата, отошла в сторону, набивая курительную трубку табаком. Она всегда выглядела недовольной. Даже когда, казалось, и жаловаться-то не на что, старуха ворчала и шмыгала носом. Даже когда хвалила, она делала это в свойственной только ей манере: придирчиво, с сомнением.
Обнаженный труп Кабиана Халлы безмятежно ждал топахи. Рийя приготовил мешочек с завязками, выбрал палец, который несколько дней назад отцу прокусил заяц, и, глубоко вздохнув, отрезал его ножницами. Вслед за пальцем в мешочек отправился кончик языка — инструмент пару раз соскальзывал, и Рийя Нон уже начал нервничать, но успокоился, разжал челюсть, подтянул сухой, потемневший язык, отсек часть. Мужской детородный орган отрезался проще всего, а вот самым сложным для Рийя всегда было извлечение глазного яблока. Хоть затуманенный глаз ни капли не казался живым, размыкать веки, поддевать и вытягивать мягкий серый мешочек, который частенько лопался, Рийя Нон было неприятно. Когда он делал это впервые, еще подростком, в наказание за побег с Майей, его даже стошнило.
— Ты все опять напутал! — задребезжала Мельзинга из темного угла. — Сначала язык, потом — глаз! Язык, глаз, палец, член! — Она что-то громко пережевала и сплюнула. — Ты всегда оставляешь глаз на потом. Думаешь, это не важно? Это тебе не узлы на ленточках проверять! В кова́ри недотянул узел — ничего страшного, но топахи — другое дело! — Старуха подошла ближе. Скрюченная от возраста и болезней обрядчица едва доставала пояса Ри. Она дотронулась до рукава ученика, голос смягчился: — Эдда эрайли криф, Рийя Нон, — нити сущих крепче прочих, — никогда, слышишь, никогда не забывай. Каб Халла навсегда останется с тобой и будет оберегать. Как и при жизни.
Рийя завязал мешочек. Высушенные и истолченные части тела — крючья, как он их называл — укажут душам предков, где находится связанный нитями, и позволят найти его мгновенно. Отец не оставит. Никогда не оставлял. Многие в Энфисе считали, что Кабиан чересчур рьяно оберегает мальчика, но тот отвечал на подобные обвинения просто: «Я не буду поступать с сыном так, как поступал со своими детьми мой отец, как вы все поступаете со своими: любите, но не показываете этого».
— Закончи топахи, как того требуют сущие, — твердо заявила Мельзинга, будто это было в первую очередь ее требование.
Рийя Нон кивнул, стараясь сохранить спокойствие, но внутри похолодело: если бы старуха узнала, что собирается он сделать с трупом отца, ее хватил бы удар. На этот раз окончательно. Он отправил бы душу обрядчицы к сущим. Всего то и требовалось привязать тело на крыше, чтобы птицы расклевали и растащили мясо до костей, а кости потом сложить на чердаке. У каждого жителя Энфиса на чердаках жилищ покоились кости предков. Но Рийя обещал захоронить отца по-другому. Обещание, данное на смертном ложе, терзало сердце парня всю дорогу, пока он вез накрытый простыней труп на двухколесной деревянной тележке. Вез домой. Может быть чуть быстрее, чем обычно, и немного сильнее он сжимал ручки повозки, но на то были причины. Лавируя между невысоких жилищ, замазанных смесью глины и соломы, он толкал поклажу по вымощенной камнем дороге, желая как можно быстрее попасть домой и все хорошенько обдумать. Цнои подозрительны и замечают любую ложь, — уж это Рийя знал: он сам один из них, — поэтому старался на глаза никому не попадаться и ни с кем по пути не заговаривать.
Тележку Ри закатил в мастерскую, закрыл дверь на крючок, и повалился тут же, на стог сена у верстака.
Солнце пробивалось через щели и припекало щеку. За стеной возмущенно блеяли козы — просились на пастбище. Рийя Нон согнул свое тощее тело, обхватив прижатые к животу ноги и, впустив наконец-то горе от потери единственного близкого человека, тут же заполнившее его до краев, тихо заскулил. Это был вопящий голос одиночества, песня ледяного ветра, ласкающего остроконечные скалы Макарири. Именно так ветер выл, когда Ри с отцом отправлялись в пещеру, чтобы выложить там для вяления мясо. Именно туда Ри нужно отнести тело.
Кабиан Халла пожелал быть похороненным по обычаям Новых земель, откуда родом была его жена, а не растерзанным птицами, как велели традиции цнои. Нон лан Кабиан умерла сразу после родов, и горевавший муж уже тогда, закопав ее на берегу извивающегося ручья, поклялся, что после смерти воссоединится с любимой, но для этого нужно быть похороненным по тем же обычаям. Рийя плохо понимал, почему именно так, ведь отец никогда не придавал значения тому, что будет с его телом после смерти, но больше всего он не понимал того, зачем Кабиан сделал углубление в пещере и натаскал туда земли еще задолго до своей кончины. Почему именно там? Конечно же, он не расспрашивал отца, а просто кивал, обещая, что выполнит любое веление. А их набралось немало. И каждое следующее пугало Ри еще больше. Но сначала нужно было решить проблему с захоронением.
Трудностей к вывозу тела ночью могло прибавить то обстоятельство, что в Энфисе гостил странствующий судья. Родная обитель Ри не отличалась суровыми устоями, в отличие от той, куда направлялся гость, — ему позволили жить у старейшины. Поглазеть на чужака, да тем более такого важного, собирались толпы детей и взрослых, поэтому днем он выходил редко, а вот ночью вполне мог. Судья прибыл вчера, а наутро собирался оставить Энфис и идти выше, по склонам подножья Макарири, к обители Дим ар Гель, где и произошло преступление.
Перевозить труп ночью, когда из нескольких десятков жителей каждого знаешь до кончика пальцев, — это одно, а когда на пути может встретиться совершенно посторонний, да еще и человек, наделенный властью давать суждение поступкам и выбирать наказание, — это совсем другое. Тут нужна смелость, которой Ри у себя частенько недосчитывался, самостоятельность, которой у него не было и в помине, и безрассудство, — а уж этого качества юноша сторонился, как заразы.
Еще Кабиан Халла просил остерегаться возможного прибытия своего брата, Когана, и, когда говорил об этом, то путался и бормотал несуразицу. Эдда эрайли криф, — да, нити сущих по незримым связям сообщат о близкой кончине кровного родственника, и Коган имеет право по традициям цнои претендовать на имущество, жену и детей умершего брата, но что у них брать? Шкурки да вяленое мясо?
