— Я теперь не чужая, — улыбнулась мальчику Настасья, — я теперь его матушка. Ну, иди, не бойся, — опять наклонилась она к нему, подзывая кончиками пальцев.
И малыш подался вперед, повинуясь ее зову, поднял слабые ручки, мол, бери меня. Настасья подхватила его и прижала к себе. Каким же он был легким, невесомым.
— Родненький мой, один ты здесь меня жалуешь, — тихо проворковала она в самое ушко Ивашки, и на лице малыша отразилось подобие слабой улыбки.
Вот так же ее саму, тощую крохотную ляльку, после смерти матери брат Ростислав отправил к отцу в Чернореч-град, и чужая женщина, княгиня Елена, стала для Настасьи родной и любимой. Может пора долги возвращать и теперь самой стать для этого дитя настоящей матушкой?
«Душно здесь и мрачно… И няньки какие-то угрюмые. Дурное место для дитяти», — оглянулась вокруг Настасья.
— Я сына в свои покои заберу, мои холопки за ним ходить станут, — двинулась она с ребенком к двери.
— Ну, уж нет, — перегородила ей дорогу румяная баба, — покуда князь не прикажет, княжича не отдадим.
— Так он прикажет, непременно прикажет, — прижала к себе Ивашку Настасья.
— Вот как прикажет, так и посылай, — румяная баба рывком вырвала малыша из рук княжны.
Тот заныл, но слабо, еле слышно.
— Да как ты смеешь?! — возмутилась Анастасия. — Я невеста княжья.
— Так не княгиня же, — в лицо княжне усмехнулась румяная баба.
Против этого Настасье нечего было возразить, махнув рукой Ивашке на прощанье, она вышла из горницы.
И вот теперь Анастасия, стояла в свадебном уборе, готовая идти в церковь венчаться, а в голове все прокручивались сцены с боярами, князем Всеволодом, Параскевой и злобными няньками. Ой, не сладко молодой княгине здесь будет, ой, не раз придется подушку слезами омыть. «Еще не поздно все отменить, — соблазняя, нашептывал, внутренний голос, — перечисли пред князем Всеволодом нанесенные обиды да повороти домой, а отцу с матушкой поведай, как здесь невесту встречали, так они и гневаться не станут, простят. Да, стыдно, вот так, несолоно нахлебавшись, возвращаться, да, пересуды будут, а может и насмешки; зато потом все как раньше пойдет. И станет дочь Чернореченского князя опять всеми любимой умницей и раскрасавицей». «А как же Ивашка? — повела внутренний диалог Настасья. — Он ко мне потянулся, признал». «А этот вообще не жилец, Бог его скоро приберет, сама видела, каков он, стоит ли из-за него такое-то терпеть?»
Настасья подошла к окну, глянула в яблоневый сад: вот искореженная, с обглоданной огнем корой старая яблоня, могли бы ее после пожара под топор пустить, но кто-то пожалел, оставил, положился на авось, а может руки не дошли; а яблоня выбросила новые побеги, ожила, и даже вон на ней плоды висят, опять радуя хозяев. Нельзя унывать, надо верить, что все наладится! «Я только приехала, они узнают меня получше да переменятся. Обязательно переменятся». «А коли не переменятся, коли так теперь всегда будет. Эта-то яблоня отошла, а вон та, видишь — пенек торчит, так и сгинула и плода не дала. Молодку вместо нее подсадили», — не сдавался тот, кто подтачивал силы изнутри. «А если не получится, в монастырь проситься стану, — нашла выход из безнадежного круговорота Анастасия. — Князь Всеволод тому противиться не сможет, да он только рад будет от меня избавиться. А и в монастыре живут да Богу усердно молятся. Покойно там».
— Невесту кличут, — прибежала княжья холопка, — жених уж в церкви ждет.
И опять пренебрежение, разве не должен князь Всеволод в терем явиться за суженой своей, за ручку ее взять да в церковь повести, как обычай велит? Ну же, надо уже определиться, сейчас принять решение, сказать надменно: «Домой уезжаю. Пусть тот жених себе другую невесту ищет, да только в его захудалое княжество не больно-то невесты полетят», — вот так сказать, ножкой топнуть и скинуть ненавистный повой, опять девкой оборотиться.
— Передайте жениху… — Настасья на мгновение замерла, небрежным жестом оправила шелковый убрус, — передайте жениху, я готова, иду уже.
Все, дверь в прошлое захлопнулась.
[1] Повой — головной убор замужней женщины.
[2] Навершник — широкое не подпоясанное платье, надеваемое поверх рубахи.
Глава IV. СвадьбаКнязь лишь раз недовольным взглядом скользнул по невесте и больше в сторону Анастасии не смотрел. Даже когда священник скрепил их руки и теплая, немного шершавая от рукояти меча ладонь коснулась кожи тонких девичьих пальчиков, и Настасья украдкой с надеждой взглянула через шелк убруса на мужа, Всеволод остался холодно-равнодушным, словно не свою жену, а постороннюю незнакомку водил вкруг аналоя. А еще Настасья заметила, что князь все время оглядывался на гробницу Ефросиньи, и столько затаенной печали было в его глазах, что юной жене захотелось бежать прочь — не покойница, она здесь лишняя.
Свадебный пир гремел дудками и бубнами скоморохов, бражка и мед текли рекой. Гости пьяными голосами выкрикивали здравицы. И все вроде как положено, как принято, только вот молодой муж тоже налегал на чарку, а ведь Настасья помнила — жених с невестой на свадебном пиру в рот и маковой росинки брать не должны, голодными сидеть, а уж потом, наедине, отведать яств. Но Всеволоду было плевать на обычай предков, новобрачным себя он не чувствовал и махал холопам подливать хмельную брагу.
Настасья с усиливающейся тревогой смотрела как князя все больше и больше развозило, движения становились рваными, неуклюжими. Хотелось сказать: «Может пирожком закусишь, княже», но слова как-то не шли, молодуха боялась грозного окрика — какое тебе дело.
Вместо Настасьи это сделал Ермила, как бы невзначай бочком подойдя к Всеволоду, он зашипел в самое ухо светлейшего:
— Княже, закусывай, до брачной ночки не дотянешь.
— Ничего, найдет с кем утешиться, у них в роду то запросто, как водицы испить, верно, Настасья? — поворотил к жене пьяный взгляд Всеволод, и насмешка в очах, такая острая, жалящая.
А дальше, как во сне, Настасья и сама не поняла, как все произошло: она, вскочив на ноги, резким движением вырвала чарку из рук князя и выплеснула прямо на русые кудри мужа остатки браги.
Дудки и бубны разом смолкли, гости затихли, кто со страхом, кто с ядовитой усмешкой глядя на князя с княгиней. Всеволод широко растопыренной ладонью отер остатки влаги с лица, в серых очах таилось что-то недоброе. «Сейчас он мне двинет так, что я без зубов останусь», — сковал Настасью удушливый страх.
— Спать иди, — хрипло произнес Всеволод, отворачиваясь.
Настасья, подобрав тяжелый навершник, затравленной ланью вылетела из гридницы. В полумраке натыкаясь на бревенчатые стены, она бежала, не разбирая дороги, и уже и сама не понимала, куда ведут ее темные переходы. Из-за угла ей навстречу неожиданно вынырнул Борята, Настасья попятилась, не обрадовавшись, а испугавшись, увидеть здесь знакомого парня.
— Аспид он, придушил бы, коли б дотянулся, — с яростью прорычал Борята, сжимая кулаки и раздувая ноздри.
