— Иди спать, я завтра к полудню вернусь, так надо.
А очи у нее — утонуть. Всякий раз смотришь, и всякий раз тонешь. Как первый раз, нахмурив бровки глянула, так и пропал.
— На зло разве злом можно отвечать? — выдыхает Настасья, прижимается к груди.
И врать ей сейчас не хочется, и правду сказать — мочи нет.
— Надо так, — повторил.
И она смирилась, отступила, долго крестила вслед. Не хотелось уходить, словно невидимые нити тянули обратно.
Под копытом треснула ветка, глаза напряглись, упираясь во мрак.
— След теряется, — передали идущие впереди в дозоре вои.
— Чертовщина, — проворчал, крестясь Домогост.
— Как это теряется? — Всеволод подъехал к дозорным.
— Телеги с добром кинули, а сами словно растворились, ни копыта на снегу.
Приказали посветить светцами, вои полезли просматривать землю под припорошенными снегом соснами.
— По воздуху перелетели что ли, аки птицы? — проворчал кто-то из дружинников.
— Никуда они не улетели, — проскрежетал Кряж, указывая куда-то в темноту, — копыта тряпьем обмотали и вот тут через кусты ушли.
Это означало, что они налегке теперь, неотягощённые скарбом.
— Поспешать нужно, по коням, — Всеволод запрыгнул в седло.
И дмитровская дружина понеслась наперерез, уже не таясь, прямо по заснеженному полю. Ветер засвистел в ушах, по венам покатил азарт битвы. А вот и враги!
Небольшой отряд трусил вдоль речки. Дружинники Всеволода издали атакующий воинственный гик. Убегающие дернулись, пустились вскачь, проламывая копытами снежный наст. Оба отряда, неминуемо сближаясь, летели к узкому горлу брода.
Всеволод загонял коня, перед глазами стояла Ефросинья, улыбающаяся, с новорожденным сыном на руках. А Настасья, этот упырь ее сжечь хотел, а если бы Домогост не вступился? Жажда мести душила, и цель была так близка. Вон он, Ермила, прижимается к шее жеребца, чтоб не свалило стрелой, уже видно его искаженное беспомощной яростью лицо…
До брода добраться беглецы не успели, дружинники Всеволода перерезали дорогу и стали спихивать врагов с обрыва на тонкий оплавившийся лед Толокши. Заварилась бойня, звон оружия, крики. Лед с шумом кололся, не выдерживая тяжести падающих коней. Быстро начала образовываться затягивающая барахтающиеся тела полынья.
Всеволод не успел подскочить сам, Кряж здоровенным ручищами вырвал Ермилу из седла и швырнул вниз. Злодей кубарем прокатился по склону, но каким-то непостижимым чудом, шатаясь, поднялся на ноги, упавшая следом чья-то лошадь все ж сбила его, увлекая за собой в полынью. Дальше Всеволод уж не видел, он сцепился с Микулой, с остервенением работая мечом. Ударил плашмя, сшиб с коня…
— Пощади, — прохрипел бывший друг.
Всеволод замер.
— Отходим, — махнул он рукой.
Уходя, князь оглянулся, луна вырвалась из-под покрывала туч, освещая побоище. Несколько лошадей без всадников бесцельно бродили по кругу, в снегу чернели трупы, посреди поля, пошатываясь, одиноко стоял Микула. Больше Всеволод не оглядывался, надо жить дальше.
— Заедем в обитель к игумену, — обернулся Всеволод к Домогосту, — благодарствовать за поддержку.
В первых лучах восходящего солнца показался сруб монастыря.
— Не к кому заезжать, — хрипло выдохнул посадник, — две седмицы назад как помер.
— Как это помер? — изумился Всеволод. — А Божий суд…
— Я просил иноков смерть старца утаить на время. Опора нам нужна была.
— Благодарствую, — кивнул Всеволод. — Должник я твой.
— Брось, княже. Чего считаться-то — кто кому чего должен? Выстоять бы, видишь, время какое настало, никто не знает, что завтра будет.
И в этом Домогост был прав. Зыбкость и хрупкость жизни особенно ощущались после боя, Всеволода все время злило это тревожное ощущение края, но сегодня установилась какая-то благость, смешанная со спокойствием.
— Эй, Кряж, — повернулся он к суровому гридню, — дядькой к сыну моему пойдешь?
Опытный вой встрепенулся.
— Разве княгиня те, княже, не сказывала кто я? — пробормотал он.
— Воля моя такова, — отмахнулся Всеволод, все ему сейчас казалось неважным.
Дмитров появился за поворотом, когда шар солнца уже вынырнул из-за окоема, погладив горячими лучами верхушки деревьев. Градские ворота бесшумно отворились, впуская своего князя. Всеволод ослабил поводья. «А я живой остался, недоглядел ты», — словно кто-то тихо расхохотался у плеча. Ермила? Всеволод растерянно оглянулся — кругом свои, показалось. «Я тя не боюсь, время страхов прошло, коли ты живой, сам меня бойся, — мысленно проговорил князь призраку. — Сам кого надо в бараний рог согну».
Настасья спала одетой, свернувшись калачиком на лавке, повой упал, высвобождая богатые темно-русые косы. «Ждала, не ложилась», — улыбнулся Всеволод, на цыпочках подходя к жене и садясь на пол рядом.
— Вернулся, — охнула Настасья, встрепенувшись, обвила ручками шею мужа.
— Вернулся, — взял Всеволод в ладони ее милое спросонья лицо. — Не тревожься, Ермила сам в реке потонул, а Микулу я отпустил, все как ты просила.
— Вот и славно, — потянулась она к его губам.
А поцелуй у нее сладкий, томный, путающий мысли.
— Помнишь, бражкой меня при всех умыла? — Всеволод подхватил жену на руки.
— Ну, то так, само получилось, — смутилась Настасья.
— Вот тогда до меня и дошло, что у меня теперь жена есть, — улыбнулся Всеволод.
— Прости, кроткой быть не смогу, нрав уж больно горяч, — в карих очах запрыгали хитрые искорки.
— Просто будь рядом, мне того и довольно, — прижался Всеволод губами к ее виску.
— Птицы-то как распелись, весну кличут, — прошептала Настасья.
— Пришла уж… весна.
Конец
