Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 62
Даже тогда по семейной легенде Василий портфель не носил, хотя работал преподавателем, и это было бы логично. Либе говорила, что он его жалел. Ученики те еще… нехорошие ребята! Могли даже полковнику, боевому офицеру, тухлое яйцо в сумку подкинуть, а на стул кнопку. Они так шутили, и он их жалел, не наказывал, а просто журил. Он был очень добрым человеком. Понимающим. Бабушка говорила, что Борин отец только тем ей и понравился, что был немного похож на Василия характером.
— Пойду поищу портфель, — сказал он маме и отправился в комнату сестры.
Долго рыться в комоде не пришлось. Архив лежал в нижнем ящике, поверх старых простыней. Их уже не стелили на кровати, но и не выкидывали. Мама с сестрой использовали их в качестве тряпок, когда делали уборку.
Боря достал портфель, раскрыл его. Первое отделение оставил в покое: там прадедушкины боевые ордена и медали, дедушкины значки, бабушкины побрякушки, среди которых были и золотые, но не особо ценные. Такие на лом разве что сдать. Борю интересовало отделение с бумагами. Там фотографии, открытки, письма. В детстве он обожал вместе с Либе перебирать эту «макулатуру», в отличие от сестры Дашки. Она отлынивала от этого занятия, да и бумажный архив обозвала макулатурой именно она. А вот бабкины украшения примерять любила.
Первым делом Борис достал фотографии. Старые, выцветшие, потрескавшиеся и оборванные. На них родители Либе, она с ними, одна, с друзьями из института, с мужем, с маленькой дочкой в коляске. Те снимки, что делались позже, хранились в альбомах. Боря перебирал карточки и отмечал, что помнит каждую из них. В те годы фотографировались редко, несколько раз в год. И вдруг он наткнулся на один снимок, который ему раньше не попадался. На нем Либе-подросток, хорошенькая, нарядная, едва начавшая формироваться девочка-девушка лет тринадцати. А с ней рядом пацан: белобрысый, ушастый, одетый в какое-то шмотье и все равно симпатичный. Было что-то в его улыбке обезоруживающее. А как уверенно он держал Либе за руку! И это ее, принцессу в платье с пышной юбкой, изящных туфельках, с ободком, похожим на корону. А он просто рвань: штаны короткие, башмаки стоптанные, рубаха с чужого плеча. Да еще и ниже ее на полголовы.
Боря перевернул фото. Либе подписывала все фотографии, и на обороте этой значилось: «Я и Клаус. Май 1955 г.».
Клаус? Кто это? Она вроде бы дружила с Хайнцем или Ганцем?
— Мам, — крикнул Боря. — Можно тебя на секунду?
Мария вбежала в комнату, вытирая руки о перекинутое через плечо полотенце.
— Что?
— Немецкого друга бабушки как звали?
— Не помню. А что?
— Да тут новая фотка обнаружилась. — Он показал ей снимок.
— Странно, я раньше ее не видела, — пробормотала Мария. — Но это он, тот мальчик. Либе таким его и описывала. Клаус, значит. А фамилия его Хайнц. Ее я помню, потому что, когда в девяностые появились кетчупы и майонезы под этой маркой, я спросила у мамы, а не является ли ее давний друг наследником империи.
— Компания американская, так что вряд ли.
Мария повела носом.
— Что-то горит. — Она снова метнулась на кухню и уже оттуда прокричала: — Я забыла тебе сказать, что дней пять назад звонила внучка этого самого Клауса Хайнца!
— Кому? — Боря наткнулся на толстую тетрадь в бархатном переплете, которой тоже раньше в портфеле не было.
— Нам, сюда, в квартиру. На городской телефон.
Либе не позволяла его отключить, и аппаратов было два: один стоял в прихожей, второй в ее спальне.
Отложив бархатную тетрадь, Боря последовал за матерью.
— И что она сказала?
— Меня тут не было, трубку взяла Дашка. Услышала женский голос, молодой. Звонившая представилась Элизабет.
— Хайнц?
— Нет, конечно, она же внучка. Фамилия другая, английская вроде бы. Так вот эта девушка сказала, что ее дед скончался, а перед смертью огласил свою волю, и пожелал он, чтобы Элизабет приехала в Москву — познакомиться с семьей его давней подруги Либе, а особенно с тобой, ее внуком. Не знаю, почему, но девушка назвала твое имя — Борис.
— Она по-русски говорила?
— Да, но плохо — Дашка половину не поняла. Решила, что та через переводчик зачитывает, но сказала: милости просим. Элизабет поинтересовалась здоровьем Либе. Та была еще жива, и твоя сестра сообщила, что все более-менее хорошо. Разговор оборвался из-за того, что трубка радиотелефона разрядилась. Элизабет не стала набирать наш номер вновь, а ее на нашем аппарате не определился. — Мама отставила кастрюлю, сняла с нее крышку и стала колдовать над едой дальше: что-то доливала, досыпала, помешивала. — А на следующее утро Либе отдала богу душу, и всем стало не до внучки герра Хайнца. Я вспомнила о ней только сейчас, после того, как ты мне старое фото показал. Интересно, она все еще собирается в Москву?
— Даже если так, я ее не увижу. Придется Дашке встречать заморскую гостью.
— Нам с ней — я пока в городе поживу. Как ты думаешь, приедет эта Элизабет?
— Скорее нет, чем да. Поддалась порыву, позвонила. Немцы и англичане — а внучка помесь — мало эмоциональны и довольно прижимисты. Элизабет придется потратиться на визу, причем срочную, а она дороже, билет, проживание, питание… Нет, я думаю, не прилетит. Иначе перезвонила бы.
И тут затренькал городской телефон. И мать, и сын замерли. На него звонили только Либе, и то нечасто. У всех бабулек имелись сотовые, а своей Боря такой купил еще в 2006 году. Он, кстати, с тех пор работал, Дашка в нем лишь аккумулятор поменяла.
— Это она, — заявила мама уверенно.
— Элизабет? — зачем-то переспросил Боря, хотя подумал о том же.
— Иди поднимай трубку.
Он послушался. Нажав на кнопку приема звонка, сказал:
— Алло.
— Здравствуйте, — прозвучало в ответ. Голос женский, молодой. — Меня зовут Элизабет Олдридж. А вас?
— Борис Грачев.
— Внук Либе? Очень приятно. Как ваша бабушка?
— Скончалась.
— Горюю вместе с вами, — выдала она. Скорее всего, мама права, и девушка пользуется переводчиком в телефоне. Боря хотел ей предложить перейти на английский, но тут услышал: — Я в Москве. Взяла такси. Еду к вам. Адрес знаю. Вы можете меня встретить?
— Да, конечно, — растерянно проговорил Борис.
— Через час. Спасибо.
И она отключилась.
Глава 3Кирилл Ханов по прозвищу Хан с раннего детства увлекался коллекционированием. Жили они бедно, и он собирал фантики от конфет и жвачек, некоторые из которых подбирал на улице. Иногда в урну руку запускал, если видел что-то заслуживающее внимания. Экспонаты ничего не стоили и не обменивались, просто грели ему душу. Хан родился в конце семидесятых годов прошлого века, при СССР, и тогда все ели «Маску», «Арию», по праздникам «Мишку на Севере». Жевали «Мятную» или «Апельсиновую» жвачку, а те, у кого родители бывали за рубежом, «бабл гам», или, как тогда говорили, «бубль гум». Кирилл, правда, в своей коллекции имел и редкие экземпляры фантиков, потому что жил в центре Москвы в шумной и густо населенной коммуналке на Сретенке, и не брезговал урнами, куда иностранные туристы выбрасывали обертки от конфет и жвачки.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 62
