Одет он как паж: бледно-зелёный камзол с пышными рукавами, обширные бриджи поверх когда-то чистых колгот в обтяжку. Лакированные туфли с пряжками (одной). В общем, костюм пажа для детского утренника. Только возраста паренёк уже не детского, а подросткового, дерзкого. И рукава ему коротки. И на коленке — дыра. А ещё у него крылышки. Сетчатые и закруглённые, как у стрекозы.
И этот переходного возраста фей, одетый не по возрасту и не по размеру, под моим насмешливым взглядом начинает подозрительно копошиться где-то в районе пояса. Интересно, что же он собрался предъявить мне в качестве доказательства своей мужественности?
— Ай! — подскакиваю я от неожиданности, потому что в руку мне втыкается крошечная шпага. А фей с невозмутимым видом убирает в сторону помятый моей «мадам Сижу» берет.
— Ты совсем сдурел что ли?! — выступившая капелька крови тут же вызывает стойкое желание отобрать у этого засранца его зубочистку и наподдать как следует. Тем более я в явном весовом преимуществе. — Или ты бессмертный?
— Ты села на мой берет… тётенька, — убирает он шпагу в ножны.
— Сам ты тётенька! — предусмотрительно отсасываю я кровь из ранки, а то мало ли у них тут, в их антисанитарии. И сплёвываю, а то неизвестно что до этого он делал этой своей шпажкой.
— Я Карл. А ты ничего. Крутая.
— Правда? — потираю я уколотую руку. — Это потому, что когда я была в твоём возрасте, мы не курили травку. Не курили, Карл! — усмехаюсь я, поджав озябшую ногу как цапля. — И ты не кури, а то не вырастешь.
— Ха-ха, — передразнивает он и встаёт. Во весь свой исполинский гномий рост. Натягивает на голову берет. Одёргивает камзол, пара золочёных пуговиц на котором вырваны с мясом. Равнодушно рассматривает оторванный кусок ткани на рукаве и, засунув его в прореху, прищуривает на меня подбитый глаз. — Она хорошая, Катарина. Не слушайте, что бы про неё ни говорили.
— Серьёзно? — выпучив глаза, поджимаю я другую ногу, пытаясь согреть невыносимо заледеневшую ступню. — Ты её друг?
— Я всего лишь фей, маленький жалкий фей, — выхватывает он из ножен шпагу.
Я успеваю отклониться, но взмахнув ею как дирижёр палочкой, в этот раз он не закалывает меня насмерть, а осыпав снопом зелёных искр, наколдовывает… тапочки.
— Ух ты! — рассматриваю я добротные такие полосатые тапки на резиновой подошве. Классные. Только мужские. Сорок пятого размера. Видела я такие как раз недавно, хотела директору своему подарить с намёком, что «видала я его…», но пожалела. — Спасибо, фей! И круто, конечно, да. Но можно вот с предыдущего места как-то поподробнее? Про Катарину, про то, как я сюда попала. И что вообще происходит?
— Сюда идут! — в мгновенье ока взмывает он с подоконника в открытое окно. — Ты здесь из-за меня.
Чёртова Фелисия! Как же она не вовремя. Слышу, как она отдаёт в коридоре распоряжения.
— Есть что-то, что я должна знать прямо сейчас? — кричу я вслед Карлу.
— Никому не говорите про рыжую девочку, — возвращается он, чтобы прошептать мне это в самое ухо и исчезает за мгновенье до того, как открывается дверь.
Что? Где девочка? Какая девочка? Мляя…
— Миледи!
— Да чего тебе?! — резко разворачиваюсь я.
— Его Величество, — запыхавшись, с трудом произносит она. — Он возвращается! Он идёт сюда!
Что?! Опять?!
Глава 6
А-а-а-а-а! Твою мать! Чёрт! Чёрт! Чёрт!
Бегаю я по комнате, не зная за что хвататься.
Так, дверь не запирается — служанки и те вламываются без стука. Мебель слишком тяжёлая, чтобы я могла её передвинуть. Канделябры… канделябры, сука, здоровые — под подушку не прячешь, да и одной рукой я не подниму. Тапочки! Вот эти тяжёлые резиновые ласты, пожалуй, и всё что у меня есть из средств самообороны.
— Миледи, — следит за мной перепуганная служанка. — Я могу чем-нибудь помочь?
— Приёмами кунг-фу, карате, джиу-джитсу владеешь? — ответ я вижу по её лицу. — Рессора от трактора «Беларусь» в переднике не завалялась? — непонимающе моргая, она честно выворачивает карманы. — Ну хоть стражу позвать можешь? Пусть они короля подержат, — под её испуганным взглядом засовываю я под подушку один тапок.
— Простите…
— Ясно. Тогда не стой на пути, Фелисия, — огибаю я огромную кровать. — Раз толку от тебя всё равно никакого…
«А вот Карлуша, молодец!» — засовываю я под подушку второй тапок из этой дружной пары резиновых изделий настоящего советского качества. Сковородкой было бы, конечно, сподручнее, но и эти, маркированные знаком «Сто лучших товаров года», по весу не сильно ей уступают. И в руку ложатся как родные. Аккуратно расправляю наволочку. Без боя всё равно не сдамся.
Резко выдыхаю, встав лицом к двери. И делаю медленный глубокий вздох, смиренно сцепив руки. Ну, двум смертям не бывать, а одной не миновать!
— Прочь! — распахнув дверь, сходу выпроваживает Георг Пятый служанку. А когда она прошмыгивает мимо мышкой, отсылает и стоящую у дверей стражу.
Один на один, значит? Ладно, надеюсь, мне повезёт выйти из этой комнаты живой. Но так что-то помирать не хочется. Такое синее небо за окном. Такое солнышко яркое. А в области, наверно, грибы пошли… Но отступать некуда.
— Сядь! — захлопнув дверь, показывает Его Спесивость на кровать.
Поверх белой рубахи с широкими рукавами на нём приталенный жилет из мягкой рыжей кожи. На массивной цепи, украшенной камнями, большой медальон. Волосы мокрые, словно он только что из душа. Уже прогресс. И то, что сходу не расшнуровывает ширинку даёт слабую, но надежду.
Слушаю и повинуюсь, Ваша Нарядность! Сажусь поближе к подушке.
Я, конечно, и не рассчитывала, что он пристроится на краешек. Но он, зараза, садится так близко, что наши ноги соприкасаются. И единственное о чём я теперь думаю, что мне не с руки. Король справа и тапки справа. И надо как-нибудь развернуться, отклониться, прилечь что ли, прикинувшись разомлевшей, но дать себе простор для замаха.
— Катарина, ты моя жена.
— Так точно, Ваше Величество, — с трудом сдерживаюсь я, чтобы не спросить: «Да, неужели?»
Неужели, Его Очевидность пришёл поговорить? Новой информации, правда, за две последних минуты не поступило, но послушаем что будет дальше. Выглядит Его Суровость не особо виноватым. Разве что эти хмуро сдвинутые брови. И что же они значат?
— Я не могу не приходить в твои покои. Не могу избавить от этой участи, — мягко, успокаивающе обволакивает его бархатный голос. «Врёшь, гад, не возьмёшь!» — Знаю, как ты меня ненавидишь. Но ты смирилась, согласилась, — тяжёлый вздох вырывается из его груди. — Я не хочу делать тебе больно.
— Так не делай, ё-моё, — отклоняюсь я, не в силах промолчать. Только он ведь не каяться пришёл, говнюк. Не царское это дело прощения просить.
