За эти безмолвным диалогом я и не заметила, как телега подъехала к широкому рву, заполненному водой. Он кольцом обтекал остров, на котором стоял похожий на кружево белый замок с множеством затейливых башен и башенок. Через ров был перекинут мост с подъемной средней частью. Ворота дополнительно защищала решетка — она со скрежетом поползла вверх, когда мы оказались рядом.
Еще несколько минут, и телега остановилась, заехав в тесный внутренний дворик, вымощенный каменными плитами. Меня снова перегрузили на носилки. Высокое крыльцо, длинные коридоры и лестницы — путь показался бесконечным. Скрипнула, открываясь, дверь.
— Дженна! — полная румяная женщина в черном платье с отложным белым воротником всплеснула руками и бросилась ко мне, но остановилась на полпути.
[1] Ордалии, или Божий суд, — в средние века способ выявления виновности, испытание огнем, раскаленным железом или водой. Применялся, когда обычные судебные средства не давали нужных результатов.
6
Подгоняемые энергичными командами и не менее энергичными жестами, парни-носильщики перетащили меня на зеленый бархатный диван и вышли. Совсем молоденькая девушка, скорее, еще девочка, в таком же черном платье с белым воротником, принялась раздевать меня, мягко заставляя то повернуться, то приподняться. В отличие от старшей, не прекращавшей говорить ни на секунду, девочка молчала. Она быстро избавила меня от мокрого платья, чулок и нижнего белья: узкой полотняной юбки, короткой рубашки и подобия трусов из полосы ткани, пропущенной между ногами и обмотанной вокруг талии.
Когда на мне оказалась другая рубашка, широкая, до щиколоток, девочка принялась сушить большим куском нагретой ткани мои волосы — длинные, густые, темные. Совсем не похожие на те, к которым я привыкла в прежней жизни: короткие и успевшие за четверть века забыть свой натуральный невнятно-русый оттенок.
Служанки — или кто они там? — помогли мне добраться до кровати, на которой вполне поместились бы трое. Ноги не держали, каждый шаг давался с трудом. Теплая от грелок простыня показалась горячей, ее прикосновение к коже было одновременно приятным и раздражающим. Укрыв одеялом, старшая озабоченно коснулась моего лба, покачала головой и о чем-то спросила.
«Она спрашивает, плохо ли тебе», — пришел на выручку Кай.
Я кивнула и блаженно вытянулась на мягкой постели.
«Кто это?»
«Старшую зовут Эфра. Кормилица и няня. Вторая — Нелида, ее дочь. Твоя служанка и подруга».
«Откуда ты все это знаешь?»
«Мне трудно объяснить, Дженна. Я не читаю мысли тех, с кем не связан, но кое-что просто… знаю. Например, что Эфре ты можешь доверять полностью. Она заменила тебе мать и любит не меньше, чем родную дочь. А вот Нелида… себе на уме. Я бы посоветовал быть с ней поосторожнее».
Немного согревшись, я то проваливалась в тонкий прозрачный сон, то выныривала из него. Нелида ушла и вскоре вернулась с полным пожилым мужчиной, одетым в длинный черный балахон. Судя по вопросам, которые он задавал, это был врач. Разумеется, я ничего не понимала, но Кай переводил, и я кивала или качала головой: к счастью, это означало здесь то же, что и у нас.
«Они думают, ты не можешь говорить от испуга, — пояснил он. — Кажется, это никого не удивило».
Подчиняясь указаниям врача, Эфра и Нелида приподняли меня, задрали рубашку до ушей и обтерли какой-то остро пахнущей маслянистой жидкостью, окуная мягкие тряпочки в тазик. Кожа начала гореть. Затем пришлось выпить что-то теплое из большой кружки, все до последней капли. Питье — горьковато-кислое, терпкое — щипало язык и нёбо, после него загорелось уже и внутри. Глаза закрылись сами собой, но сон теперь был совсем другой — глубокий, спокойный, без сновидений.
Разбудили меня мужские голоса. Приподняв веки, я тут же зажмурилась снова: яркий солнечный свет из окна ослепил. Видимо, я проспала весь день и всю ночь. Голоса стали громче: кажется, мое пробуждение заметили.
Осторожно приоткрыв глаза, я разглядела Эфру, рядом с ней — отца Дженны и высокого мужчину в темно-лиловом с золотом платье. Чем-то он напоминал традиционное изображение Дон Кихота: коротко стриженные волосы, вытянутое лицо, острый нос, такая же острая бородка и длинные жесткие усы строго параллельно земле. По цвету одежды я догадалась, что меня почтил визитом сам герцог… то есть аарцох — но это слово почему-то категорически раздражало.
«Да, — подтвердил Кай, — это он. И Тэрвин, его сын».
Только после этих слов я разглядела за спинами Медора и герцога того самого мальчика, которого видела на берегу. Он стоял, прислонившись к стене у самой двери, и смотрел на меня. Не отрываясь. Так, что по спине побежали мурашки.
Ого! Похоже, тут чувства. Интересно, были ли они взаимными? Кай сказал, что Дженне тринадцать. А Тэрвину на вид чуть побольше, на год или два. Первая любовь? Местные Ромео и Джульетта? Не поэтому ли кто-то донес на нее? С чего-то ведь ее заподозрили в колдовстве.
Я хотела выяснить это у Кая, но тут герцог подошел к кровати и о чем-то спросил меня.
«Он спрашивает, как ты себя чувствуешь», — перевел мой компаньон.
На это я не могла ни кивнуть, ни покачать головой, поэтому растянула рот в улыбке, надеясь, что выгляжу не слишком глупо. Эфра пояснила: у Дженны от испуга отнялся язык. Герцог коснулся моей головы и выразил надежду, что я скоро поправлюсь. И добавил: он очень рад тому, что я оправдана. После чего развернулся и вышел. Тэрвин бросил на меня еще один красноречивый взгляд и поспешил за ним. Медор остался. Сев на стул у кровати, он взял мою руку и начал осторожно поглаживать.
Я закрыла глаза и сделала вид, что снова заснула. Хоть и чувствовала себя намного лучше, в моих интересах было подольше притворяться больной и немой.
«Кажется, сын правителя в меня влюблен. То есть в Дженну. А она в него? Была влюблена?»
«Он — да, — подтвердил Кай. — Это очевидно. А вот она — не знаю».
Я не могла не признать, что парень очень симпатичный. Тонкие черты лица, огромные серые глаза, полные тревоги и обожания, еще немного неуклюжая, угловатая фигура. Со временем он обещал стать настоящим красавцем. Будь я школьницей-восьмиклассницей, запросто могла бы потерять от него голову. Но сейчас он был для меня всего лишь мальчишкой. Почти ребенком. В последние годы даже тридцатилетние привлекательные мужчины вызывали не прежнее привычное «эх, я бы с ним…», а другое, с оттенком усталого сожаления: «эх, я бы с ним — будь мне лет на двадцать меньше». И неважно, что я снова стала девчонкой, у которой только наметилась грудь. Внутри я по-прежнему была пятидесятилетней теткой.
Флешфорвард
Он положил руку мне на живот, и девочка завозилась под его ладонью.
— И сам не спишь, и нам не даешь, — проворчала я, прижавшись к нему спиной и пытаясь устроиться поудобнее. В спальне было прохладно, и мне хотелось чувствовать его тепло. Так уютно, безопасно. Если б еще не это его беспокойство…
