Прежде всего книга позволит ему повествовать о его собственной жизни. Он сказал, что однажды видел по телевизору, как его бывшая сотрудница сказала, что считает своим долгом, данным ей богом, хранить и защищать неизданные материалы в его хранилище. «Звучит так, будто мне следовало обратиться в полицию», – сказал он мне. «Разве это не расизм?» Люди всегда приписывали ему и всем черным артистам беспомощную роль, сказал он так, будто был неспособен управлять собой.
Также он хотел опровергнуть идею о том, что он был неким «эгоистичным маньяком», тем, кто получал удовольствие, утаивая самые лучшие песни из своего каталога от недостойных масс. Возьмем, к примеру, Extraloveable – песню, которая появилась только в 2011 году, хотя нелегальные записи выпускались еще с восьмидесятых. «Ее не выпустили лишь потому, что она не была завершена. Если какой-либо трек не был выпущен, то это только потому, что он не завершен».
Если бы его история была правильно рассказана, то он смог бы существовать в новом музыкальном контексте. Он упомянул писателя, который сравнивал его с Брюсом Спрингстином. «Почему? Здесь ни у кого нет его альбомов. Никто его не слушает. И я его не слушаю. С таким же успехом вы можете сравнить меня с Билли Джоэлом. Почему они не сравнивают меня со Слаем Стоуном?» Он тоже ушел в другом направлении. Каждую неделю музыкальные журналисты сравнивали с ним нового музыканта. «Они не пишут, не продюсируют, не играют каждый свой трек – ведь не многие молодые музыканты обладают техническим мастерством». Это свидетельствует о недостатке воображения и маленьком кругозоре. Многие музыканты были похожи друг на друга; пресса не потянулась бы к чему-то слишком неординарному. Принс вспомнил группу Santana, и в частности их успешный маркетинг в конце шестидесятых и семидесятых – то, как они одевались, их песни. «В последнее время я не вижу ничего подобного. И почему меня не сравнивают с Santana?»
По его мнению, в ухудшении состояния музыки можно винить Apple, которая загнала в угол модель распространения, обесценившую искусство, и звукозаписывающие лейблы, замкнувшиеся на устаревшем способе ведения бизнеса. Он хотел посвятить главу тому, как руководители звукозаписывающих компаний могут быть далеки от общения. Не так давно он играл для друга песню Бетти Дэвис, фанковой певицы, которая была замужем за Майлзом Дэвисом. И хотя друг был довольно хорошо осведомлен в сфере музыки, но он никогда не слышал о ней. «Это хороший пример пренебрежения музыкой, потому что лейблы позволяют ей гнить, не зная, как ее распространять или поддерживать». «Вы могли бы увидеть проблему, просто взглянув на дом Джимми Айовина, – сказал он. – У Айовина, промышленного магната и одного из самых важных лиц, есть помощник, чья работа состоит в том, чтобы контролировать все его «пульты дистанционного управления». Снабжать их новыми батарейками, убеждаться, что они все работают». Принс передразнил его: «“Эй, ты должен прийти ко мне домой!” Да, конечно…»
Он заметил, что мой телефон все еще лежит на столе в конференц-зале, и его доверие на мгновение пошатнулось. «Эта штука выключена, не так ли?»
«Нет», – сказал я, убирая телефон со стола. И хотя он никогда не говорил об этом открыто, я не пытался записывать его или делать заметки. (Как только я вернулся в свой гостиничный номер, я постарался воспроизвести как можно больше из нашего разговора; я использовал кавычки только в случаях крайней уверенности, что записал его ремарки дословно.)
Когда наш разговор снова обратился к вопросу распространения собственности, я увидел, что спор Принса с Warner Bros. остался одной из главных травм его жизни, призмой, через которую он воспринимал расовые вопросы, собственности и творчества. С помощью своего адвоката Эллис-Ламкинс он недавно вернул свои оригинальные записи из Warner Bros., и это была победа, которая ознаменовала начало самого свободного этапа его жизни. Все артисты должны владеть своими оригиналами, сказал он, особенно черные музыканты. Он видел в этом способ борьбы с расизмом. Черные музыканты могли восстановить свое наследие, собрав свои главные записи воедино. И они будут защищать это богатство, нанимая свою собственную полицию, основывая свои независимые школы и устанавливая связи на собственных условиях.
«Музыкальная индустрия с самого начала заглушала черную музыку, – напомнил Принс. – Они бы продвигали черных исполнителей для «своей аудитории», а затем, если бы смогли, захватили ее». Billboard разработал совершенно ненужные чарты для измерения и количественной оценки этого подразделения, и это продолжалось по сей день, даже если «черные чарты» теперь маскировались под эвфемизмы вроде R&B/Hip-Hop».
«Почему Warner Bros. никогда не думали о том, что я мог бы быть президентом лейбла?» Им и в голову не приходило, что Принс может сам руководить своими делами. «Я хочу сказать на встрече с большими руководителями в сфере звукозаписи что-то вроде: «Понятно, вы расист». Что бы ты почувствовал, если бы я сказал это тебе?» Он уставился на меня своим пытливым взглядом, который возникал, как я заметил, всякий раз, когда он начинал говорить о том, как индустрия звукозаписи относится к черным артистам.
«Можем ли мы написать книгу, которая решит проблему расизма?» – спросил он.
Прежде чем я ответил «да» или, по крайней мере, «можем попробовать», он задал еще один вопрос: «Как думаешь, что значит расизм?» В этом был риторический талант Принса – внезапная и непринужденная прямолинейность, которая заставляет тебя обращаться к темам, которые обычно считались слишком возвышенными для непринужденной беседы. Помню, как я подумал, что это был удивительно простой вопрос. Потом я понял, что должен ответить.
Задумавшись на несколько секунд, я предложил что-то вроде словарного определения расизма: дискриминация и угнетение, основанные на идее того, что чья-то раса была ниже – плюс все структурные, системные, официальные версии одного и того же. Не знаю, что он об этом подумал, но лишь слегка кивнул. Возможно, это было теоретически правильно, но это был бесхребетный, аккуратный, безопасный ответ, который имел место на собеседовании с кем угодно, но не с Принсем. Он мог бы получить аналогичный ответ и от Siri. Если бы наша книга намеревалась решить проблему расизма, его клиническая расшифровка не помогла бы.
Принс поделился некоторыми из своих самых ранних воспоминаний о расизме в Миннеаполисе. Его лучший друг детства был еврей. «Он был очень похож на тебя», – сказал он. Однажды кто-то бросил в мальчика камень – первый расистский акт, который Принс засвидетельствовал и смог вспомнить. Северный Миннеаполис был черной общиной, поэтому лишь позже, когда он и другие в его районе были переведены в преимущественно белую начальную школу, Принс впервые почувствовал расизм. Оглядываясь назад, он считал, что Миннесота в эпоху совместной перевозки белых и черных учеников в школу и из школы на автобусах была не более просвещенной, чем сегрегационная Алабама; он язвительно пел об этом в песне 1992 года The Sacrifice of Victor.
«Я ходил в школу с богатыми детьми, – сказал он мне, – которым не нравилось мое присутствие там». Когда один из них назвал его негром, Принс врезал ему. «Мне показалось, что я должен это сделать. К счастью, тот парень убежал в слезах. Но если бы разразилась драка – то к чему бы она привела? Где бы она закончилась? Откуда ты знаешь, когда действительно нужно драться?»
