Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
— Вам показалось, что разговор резко оборвали?
— Точно не могу сказать… То есть… вот именно… резко оборвали… Припоминаю… потому что я стала кричать «алло»…
— Но связь не возобновилась?
— Нет.
— Вы можете сказать, кто ещё живет сейчас в корпусе? В частности, кто находился здесь с пятницы?
— В пятницу здесь были господин Рубцов, он приехал ещё в понедельник. К обеду прибыли Ларичев и Вера Прохина, она работает в финотделе. К вечеру подъехал господин Жаркович, замдиректора фирмы, с женой.
— Когда прибыла Прохина?
— В одиннадцать тридцать. Одним поездом с Ларичевым. Но она оставила чемодан в комнате и тут же скрылась.
— Куда?
— Бог её знает. Мало ли здесь рядом дач. Она вечно колобродит и всё никак не прибудет к месту назначения. Как кошки, когда их ночью жара одолеет…
— В сторону неуместные шутки… Эта дама сейчас разве не здесь?
— Нет, ещё не возвращалась. Объявила, что отправляется на экскурсию и вернётся сегодня к обеду.
— Кто ещё живет в пансионате?
— Во дворе, в пристройке, живет уборщица, пожилая женщина, Ефросинья Петровна.
— Ларичев проверял когда-нибудь ваше хозяйство?
— Да, дважды. Один раз даже обнаружил недостачу, в тысячу рублей. Простыней не хватало. У меня удержали из зарплаты. Хотя пусть меня разразит гром, если я…
— Когда вы в последний раз видели Ларичева?
— Вчера вечером, за ужином.
— А Рубцова?
— Тоже вчера вечером. Он спустился вниз вместе с Игорем Матвеичем, вместе и ужинали.
— Спасибо за информацию. Просьба не покидать корпус. Вы ещё можете понадобиться.
— С превеликим удовольствием. Долг — он для всех долг.
* * *
Буров выключил диктофон. Дело «Опушка» начало, как в фильме, раскручиваться перед ним. Фильм был не очень захватывающим, а может, всё портил вид нагромождённых железяк во дворе. Он взглянул на девушку и почувствовал, что та вся погрузилась в события, стоившие жизни её отцу.
— Что ж… вот мы и на месте преступления, товарищ «специалист», — попытался пошутить Буров, но понял, что некстати, и закашлялся. — То есть… я хотел сказать… — Присутствие девушки его немного сковывало. Он предпочёл бы сейчас говорить совсем о другом, хохмить, проверять свои мужские чары. — Прошу вас снова, насколько возможно, забудьте, что у вас есть личные мотивы, и постарайтесь быть абсолютно беспристрастной. Иначе мы не сможем работать вместе. — И добавил с усмешкой: — Помните, что субъективизм опасен.
— Я постараюсь, — кротко, но с ехидцей ответила Лера.
— Тогда я ставлю первые вопросы. А вы попробуйте выступать как адвокат. Нас интересуют прежде всего сведения о душевном состоянии Ларичева. Сестра-хозяйка утверждает, что Ларичев боялся.
— Он был ипохондриком.
— Да, его привычки подкрепляют это предположение. Столовые приборы из дома, свой стакан, марля на дверной ручке… Всё это, однако, не исключает второй гипотезы: он боялся заразы или покушения на свою жизнь?
— Я считаю, что Ларичев был просто ипохондриком, и всё.
— Чем подтвердите? Что у вас есть? Я имею в виду, из тех данных, которыми мы располагаем сейчас.
— Кое-что есть, — утвердительно кивнула Лера. — Как вы, видимо, заметили, Зуева утверждает, что Ларичев спал с незапертой дверью.
— Ну и о чём это нам говорит? — Буров сделал вид, что не понимает справедливого замечания девушки.
— Ну как же? — воодушевилась она. — Это привычка всех людей, которые боятся, как бы с ними чего-нибудь не случилось во сне. Тяжелобольные, особенно сердечники, не запирают дверей, потому что боятся приступа.
Буров оценил про себя доводы и наблюдательность напарницы, но продолжал ровным голосом:
— Кто мог звонить Ларичеву в половине шестого утра? И зачем его искал неизвестный в такое время? Может быть, чтобы проверить, жив ли он ещё или нет? Значит, этот неизвестный что-то знал?
Буров вытащил несколько отпечатанных на машинке листов из папки и, прежде чем перейти к чтению, бросил:
— Пометьте себе. Проверить, была ли в действительности Вера Прохина на экскурсии и не ехала ли она в одном вагоне с Ларичевым.
Он ещё не закончил фразу, как понял, что этот вопрос преждевременен, его лучше было приберечь до окончания расследования. И он снова нажал кнопку диктофона.
Показания Павла Сергеевича Рубцова
— Когда вы приехали в пансионат, господин Рубцов?
— В понедельник утром, поездом в одиннадцать тридцать. Это самый удобный, попадаешь к обеду.
— Вы приехали сюда по служебным делам?
— Нет, провести свой законный отпуск.
— Вы были в приятельских отношениях с Игорем Матвеевичем Ларичевым?
— Да.
— И давно вы его знаете?
— Много лет. Вместе учились в Плехановке. Потом работали в одном министерстве, в Главке, теперь на фирме.
— Вы работали в министерстве с самого начала вашей карьеры, без перерыва?
— Нет, перерыв был… один год. Судебная волокита… люди злы, а закон суров, одним словом.
— Продолжайте.
— Когда… когда я вышел, все меня сторонились, хотя дело оказалось ошибкой… так что трудно было устроиться вновь на работу. Вы знаете, даже если ты не виноват… всё равно клеймо на лбу… никто тебе не верит.
— А вы сами верите в то, что говорите?..
Тут Лера прервала запись:
— Он был раздавлен этим подозрением, никто и ничто не могло его заставить снова обрести веру в себя… и в людей. Ни мама, ни я. Жил как сыч. Даже мне не верил, когда я говорила, что убеждена в его невиновности.
Буров дал ей закончить и снова включил диктофон.
— А вы сами верите в то, что говорите?
— Жизнь меня многому научила, но не будем это обсуждать сейчас. Смерть Ларичева меня глубоко потрясла, это был для меня настоящий удар, клянусь вам…
— У меня нет оснований вам не верить. Скажите, что вы думаете об этой смерти?
— Игорь, то есть господин Ларичев, всегда был натурой болезненной, ещё со времен студенчества.
— Чем он болел?
— Сердце. Насколько мне известно, аритмия и ещё повышенное давление. И страхи. Приступы паники. Он считал, что в любую минуту может умереть.
— И что же? Лечился как-нибудь?
— Он обычно принимал сразу кучу лекарств.
— Может быть, вы знаете, какие именно?
— От сердца — гекардин. В ампулах, иногда сам делал себе уколы.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
