В мае 1929-го Корнилов едет в Нижний Новгород. Мысли у Ольги, естественно, об одном: он с Таней сейчас, он с Танюркой. Целует её.
О Татьяне пишет: «Хочется даже дружбы с ней. Господи! Представляю её — и сердце становится маленьким».
Что это? Женская солидарность? Какой-то совсем уже новый уровень чувственности?
«Она превращалась в мою манию. Я была точно влюблена в неё», — пишет Ольга.
При иных обстоятельствах такие отношения могли бы закончиться совершенно неожиданным образом, но Корнилов… он всё-таки на Керженце вырос, а не в Швеции. Ему проще было по старинке: и здесь вцепиться, и там держаться.
К лету у Берггольц появляется новый знакомый: 38-летний художник, — уже другой, вполне себе известный, — Владимир Лебедев. Начал он с того же места, что и прежний ухажёр: заметил красотку в редакции «Ежа», попросил познакомить: хочу, говорит, вас рисовать, Ольга.
«…теперь только и живу тем, что снова пойду к нему», — пишет Берггольц.
Каждый день — в его мастерской, он угощает её вином, но ничего такого меж ними нет.
Ольгу предупреждают: юбочник, бабник, там таких много до тебя, много раз уже… рисовали.
И ниже абзацем в дневнике Ольга сообщает: «Завтра иду к своему второму увлечению — Тихонову».
Тихонов, старый конь (ему уже 34! по меркам Берггольц — динозавр! в гусарах служил до революции! чуть помоложе Дениса Давыдова, в общем) — тоже чувствует ток от молодой поэтессы, немного с ней заигрывает, пишет в меру ласковые — как бы деловые — записки.
Говорит, что Берггольц станет большим поэтом, если выйдет из тени Корнилова, — кстати, Тихонов в данном случае оказался замечательно прозорлив, но такие слова взаимопонимания в семье не прибавляют.
Даже два увлечения оказываются недостаточными Берггольц для утоления ревности и странного влечения к девушке Татьяне, которую до сих пор она видела только на фотографии.
«Познакомиться с кем-нибудь новым, сильным», — записывает Ольга в дневнике.
И вот, пожалуйста: появляется Юрий Либединский — даже имя его звучит, как вдвое сложенный командирский ремень.
О, Либединский тогда был заметен. Один из виднейших пролетарских писателей, автор нашумевшей повести «Неделя», «напостовец» и один из руководителей РАППа — влиятельный деятель, самоуверенный и яркий догматик. В Ленинград его откомандировали из столицы, чтобы контролировать ЛАПП.
Позже выяснится, что он служил в Белой армии, но про это Ольга пока не знала.
Зато всё остальное очень действовало на неё. Тем более что Либединский, записывает Берггольц, «свободно распоряжается деньгами». В сравнении с Борькой, у которого нет ни копья, это всё слишком заметно.
Либединский уверенно вывел Берггольц из-под влияния Ахматовой — надо прекращать это богемное нытьё, это томное монашество, говорит товарищ Юрий, и Ольга верит. Да, Юрий, надо, да, действительно. Здесь Либединский её и поцеловал — и Ольге понравилось.
На счастье, в те дни за Ольгой возвращается из родного дома Корнилов: всё, жена, берём дочку, поехали, будем знакомиться с родителями. Они ведь так и не виделись: новые нравы, на поклон к отцу-матери никто не ходит за благословением, о текущих изменениях хорошо ещё, если сообщается в письмах. Являются сразу с ребёнком в кульке: здрасте-пожалуйста.
Берггольц даже рада, а то запуталась в своих «увлечениях»: «Хотя очень некогда, но просто невозможно не записать главного, т. к. в субботу уезжаю в Семёнов. Семёнов! Город, который столько мучил и томил меня, город, который видела через стихи Бориса, город, где живёт она, Татьяна…»
Сразу по приезде в Нижний Новгород происходит, с некоторой даже торжественностью, встреча троих: Борис, Ольга, Татьяна.
Берггольц видит: да, Таня очень красивая, да, очень обаятельная, да, очень хорошо одевается.
Во всём этом снова заметна не только ревность, но и явная чувственность, какая-то тяга.
Однако Степенина теперь замужем. Представляется как Шишогина. Собирается уезжать из Семёнова.
Татьяна требует с Бориса, чтоб он вернул её кольцо, — и он отдаёт, а она ему возвращает его письма.
Финал!
…Гуляют по Нижнему — Нижний восхитителен, эти виды на слияние Оки и Волги, эти монастыри — Ольга сразу вспоминает Углич, где прошло детство.
Оттуда — в Семёнов, семёновские дружки Корнилова на Ольгу косятся: все в восторге от её красоты. Едва выйдут за дверь, обмениваются мнениями: да она невозможная! Она красивей нашего Борьки! Нет, она ещё и умней!
Из Семёнова отправляются в Ильино-Заборское, куда переведены на работу родители Корнилова. Живут они там в самой школе: комната с печкой в углу.
Спят молодые прямо в классе, на матрасе, набитом соломой, укрываются старой шубой — а что, хорошо, — и родня ей нравится — матери она привозит в подарок платок и… веер — что ж, пригодится.
Родня её принимает, кто-то сетует, но так, в шутку: у милой-то фамилия-то зачем прежняя — была бы Корнилова… разве плохо? А то её фамилия… как подковой по зубам. Не то немка?
Нет, русская.
Русская по матери и немка по отцовскому деду.
У Бори две младшие сестры — красавицы невозможные. Только ещё необразованней и темней самого Борьки.
Все вместе купаются — и Ольга, непривычная к деревенскому быту, простужается. Жар, предобморочное состояние, жуть. Лечат её всей семьёй. Вроде сбили жар, сопроводили в дорогу.
Но ещё и в Ленинграде потом долечивалась. Боря был всё время рядом, пить бросил, крутился, занимал на лекарства, подозревали всякие осложнения — но обошлось, выходили.
Пока болели, курсы, на которых они учились (в основном Ольга, Борька забросил их давно, хотя родителям божился, что учится), закрыли — согласно постановлению коллегии Наркомпроса от 16 сентября 1929 года в рамках борьбы всё с тем же формализмом. Институт считался гнездом формальной школы, что имело под собой некоторые основания.
Зато с Борей — с Борей всё наладилось. И ревновать его вроде бы не к кому больше, и вообще он как-то иначе раскрылся, пока она болела.
Поэтому теперь он может позволить себе выпить.
И ещё раз.
И ещё — а что такого?
С кем-то подрался: он же теперь первый поэт России, как не подраться.
Корнилова исключают из комсомола. Официальная причина — не платил взносы.
Ольга пожимает плечами: а чего ты хотел?
Часть студентов, в том числе Ольгу Берггольц, переводят с закрытых формалистских курсов в Ленинградский государственный университет — но не Борю.
Учёбу он бросает окончательно.
«…родители его спят и видят, как он кончает “высшее образование”, — не без мстительности напишет Берггольц в дневнике. — Надо бы написать им…»
