— Ужас, — сказал Поль.
Он посмотрел на башмаки горстража.
— Ну что, теперь у тебя ноги не мокрые?
— Нет, господин мэр. А все благодаря основопролагающему целлофану внутри. Предосторожность бережет от непогоды.
— Зато от этого целлофана у тебя, Штобсдел, наверняка ноги преют.
— Это ушточно, это ушточно, господин мэр. Но поскольку с кончиной матери, будучи бобылем, все это имеет значение сугубо приватное.
— Старый ты мерзавец, — сказал Поль. — Я вот все думаю: и что на меня нашло, когда я восстановил тебя в должности. Пьер правильно сделал, что вычистил тебе рыло.
— Вы слишком добры, господин мэр.
— Я насквозь тебя вижу, шпионская морда.
И Поль, топнув ногой по луже, обрызгал штаны Штобсдела до коленища. И на этом его покинул.
Мэрия очутилась перед ним. Он вошел, потому что был мэр и хотел показать, что мэр он. Предстояло подписывать указы, но они все оказались размокшими, липкими, и перу не удавалось прочертить поверху мэрский гриф.
В силу чего мэр подписал в тот день очень мало указов.
Зато воды было вдоволь.
Манюэль завивал себе усы раскаленными щипцами. Роберт намазывал шевелюру брильянтином.
— Здорово все-таки, — сказал Манюэль. — Вода все течет и течет. Скверная погода.
— Это называется дождь, — сказал Роберт.
Он посыпал опилками лужицу отцовской мочи. С тех пор как отец выиграл главный триумфальный приз Весенника (еще при хорошей погоде), его умственные способности неимоверно ослабли. Выложившись в победном усилии, теперь он уже не мог сдерживать мочевой пузырь.
— Лучше посыпать пеплом, — сказал Манюэль, — не так быстро намокает.
Его усы поднимались дугообразными скобками. От каллипилярной[140]операции шел легкий запашок.
— И как только небо может вмещать в себя столько воды? — удивился Роберт, уткнувшись носом в стекло, чтобы не чувствовать братской гари.
— Все уже, все, — сказал Манюэль. — Я хочу подарить Лаодикее раскрывалку.
— Безумные траты. И вы оба будете выглядеть такими эхстравагантными. Я представляю вас под этой штукой, ха-ха-ха. Дядя разорется, когда узнает, что его дочь стала эхсцентричкой.
— Предоставь это мне.
— Ведь они такие уважаемые люди.
Манюэль потряс усами.
И повторил:
— Предоставь это мне.
В комнату, тюкаясь исстараны фсторону, ввалился отец.
— Так што, будет или нет, — спросил он, — будет праздноваться Жди-не-Жди в этом году?
— А кого это херачит? — отозвался младший.
— Я хочу снова выиграть Весенник, — выдал Бонжан.
— Да брось ты его, — сказал младшему старший.
Отчего заброшенный Бонжан свалился. Дополз до угла, где продолжал что-то злбнбрмтать.
— Поганцы, — зудил бывший триумфатор. — Маленькие поганцы.
Кое-что он все-таки еще понимал.
— Как же беж Жди-не-Жди! Эташнадо! Беж Жди-не-Жди! — ворчал он.
— «Эташнадо», — передразнил старший, — ты только представь себе: Весенник в этом году! Вот умора!
— Если бы он был или если он будет? — спросил Роберт.
— Будет! — заорал Бонжан. — Жди-не-Жди будет! И Весенник будет! И приз будет! И приз выиграет Бонжан! Черт побери, забери и разбери!
— Заколебал, — сказал Манюэль.
— Я выйду с тобой, — сказал младший.
Они оставили Бонжана наедине с его бурчанием, а там, за дверьми шел дождь.
— Круто хлещет, — сказал Роберт, которого, несмотря на продолжительность, это по-прежнему удивляло.
— Отсюда до торговца раскрывалками я успею промокнуть насквозь. А Ты куда?
— Пойду с тобой. Хочу посмотреть.
Они пробежали несколько кварталов и остановились перед дверью, что, открывшись, зазвенела колокольчиком. Справа стояли два розовых манекена, зад и перед которых были обтянуты поясом из нерастяжимого и непромокаемого тюля. Манекены слегка выгибались, опираясь на антизаливалки. Всеми этими штуками торговал импортер Мандас, продавшийся чужеземцам. Посреди лавки, на черной бархатной подушке возлежал бюстгальтер, проткнутый зонтиком[141]: оружие, ставшее чуть ли не торговым фирменным знаком. Коммерсант бросился обслуживать.
— Пояс? Отражалку? Корсет? Укрывалку? Комбинацию? Ватерпруф? Корсаж?
— Отражалку.
— Для тебя? Для барышни?
— Для барышни.
— Вот. С тебя столько-то.
Манюэль заплатил. Попросил завернуть в прорезиненную ткань, которая не пропускала воду.
— До вечера, — сказал ему Роберт.
Прежде чем вернуться домой, он собирался зайти в муниципальную сушилку.
Манюэль отправился к Лаодикее, которая жила где-то подалеку. Добрался.
— От тебя пахнет мокрой псиной, — сказала она, разводя огонь.
Он снял куртку и штаны, снизу которых стекало, а сверху — еле заметно выпаривало. Отжал носки в раковине. Затем сел на корточки у камина.
— Я принес тебе подарок, — сказал он девушке. — Смотри.
Он снял прорезиненную ткань и показал парасольку.
— Как тебе? — спросил он.
Она взяла предмет дрожащими руками.
— Здорово! — сказала девушка.
— Самое что ни на есть модное, — сказал Манюэль.
— Ой! — воскликнула она. — А если испробовать прямо сейчас?
— А твой дядя ничего не скажет?
— Эх! — воскликнула она. — Наверняка пойдут сплетни. Но твой подарок такой красивый!
— Так что, испробуем прямо сейчас?
Он напялил штаны и куртку, все еще комковатые и недовыпаренные, и натянул башмаки, промокнув их носками. Лаодикея надела на голову целлофановый капюшон, и они спустились по лестнице. Открыв дверь, отметили, что погода скорее осадочная.
— Дождь, — сказала Лаодикея.
— Поливает мощно, — подтвердил кавалер.
Девушка тщетно попыталась развернуть приспособление. Никакого раскрытия.
— Что надо сделать? — спросила она, очаровательно краснея.
Манюэль привел в действие застежку и высвободил китовые усищи, которые выгнулись и натянули защитно-черную ткань.
