Ирен посмотрела на свои натруженные ладони. В церковном подвале стоял запах старого кофе и пота, и она уже устала от бесконечной уборки.
— Нигде в Библии не говорится о том, что смертная казнь — это плохо. Потому что, будь оно на самом деле так, там бы было об этом сказано. — Пастор выпрямил ноги и подался вперед. — Этот человек, который убил вашего сына — вашего единственного сына, — заслужил свое наказание. И если смертная казнь этого Роббина предотвратит другие убийства, что ж, оно даже к лучшему. Подумайте о том, сколько людей до сих пор живы, и все благодаря тому, что Дэниэл Роббин приговорен к смерти.
— Я не знаю, о чем вы говорите, — возразила Ирен. Какая-то часть ее души была согласна со словами пастора — око за око, зуб за зуб, жизнь за жизнь…
Ладонь пастора легла на ее руку.
— Не будь Роббин приговорен к смертной казни, он бы уже давно разгуливал на свободе. Преступники, которых досрочно выпускают на свободу, как правило, вновь становятся на преступный путь, и все повторяется сначала. К тому же это наказание, скажем так, служит людям напоминанием о том, что если они не будут соблюдать законы, то и они смогут оказаться там, где сейчас находится Роббин. Оно заставляет задуматься. Разумеется, это трудно доказать. Можно лишь надеяться на то, что страх перед смертной казнью предотвратил не одно преступление, ибо так подсказывает здравый смысл. Подумайте о том, можно ли точно сказать, сколько судов спас от гибели маяк? Но стоит его убрать, как мы точно узнаем, сколько кораблей потонуло без него.
Ирен отвернулась. Пастор Уайт крестил ее, это он совершил для них с Нэтом обряд бракосочетания. Он был рядом, когда погибли ее родители и когда они с Нэтом вернулись из Орегона домой в Карлтон, но уже без сына. Он всегда был рядом со своей Библией, со своими молитвами. А всю прошлую неделю он трудился наравне со всеми — готовил, убирал, искал для этих несчастных людей работу, даже карманные деньги. В его поступках не было ничего такого, что заслуживало бы той пощечины, пусть даже мысленной, которую он только что от нее получил.
— Вам это рассказал Нэт? — спросила она.
— Ваша сестра. Она говорит, что вы пребываете в растерянности.
— В растерянности? И это все? Она не сказала вам, что я в некотором роде предатель или, возможно, сошла с ума?
Пастор надул губы:
— Нет, но она сказала, что беспокоится за вас. За вас, Ирен, и за вашего мужа.
Ирен пристально посмотрела на своего собеседника, пытаясь обнаружить в водянистых глазах пастора признаки обмана. Как это похоже на Кэрол! Натравить на родную сестру пастора и самого Господа Бога, чтобы заставить ее поступить так, как она считает нужным и правильным.
— Я ценю, что вы решили уделить мне время, но передайте моей сестре, что со мной все в порядке, — твердо сказала Ирен.
— Прошу вас, Ирен, не надо так резко отталкивать меня от себя.
— Я не отталкиваю. Вы меня извините, но свою работу здесь я закончила. — С этими словами Ирен схватила швабру и ведро и направилась в кухню, чтобы вылить грязную воду в раковину.
Пастор Уайт увязался за ней следом:
— Помните, вы сами пришли ко мне. Когда вернулись?
Голос его сделался серьезным. Он всегда переходил на такой тон, разговаривая с паствой: мол, Господь Бог придет за вами. Эти его слова и этот тон обычно превращали людей в податливую массу.
— Вы пришли ко мне, и я сказал вам, что буду молиться за вас, чтобы Господь даровал вам силы и душевное спокойствие. И я выполнил свое обещание. Каждый день я молюсь за вас и вашу семью. Вы думаете, я ни о чем не догадываюсь? Будто я не вижу, как гибель сына, словно ржавчина, разъела вашу семью? Двадцать лет вы носили в себе этот тяжкий груз. Но вскоре ваши страдания кончатся, и вы оба сможете с надеждой посмотреть в будущее.
Ирен отвернулась:
— Посмотреть в будущее я могу и сама. Для этого не нужно никого убивать.
Пастор Уайт улыбнулся:
— Нет? Тогда же что же вам нужно?
— Что вы хотите этим сказать?
— То, что сказал. Вы терпели страшные душевные муки, это было видно с первого взгляда. Страдания изменили вас, вы замкнулись в себе. Вы только посмотрите на себя, сколько в вас раздражения и ненависти! А ведь когда-то вы были совсем иной.
— Я была иной, потому что никогда не говорила то, что думаю. Да, теперь я другая, и скажу вам со всей откровенностью — вы меня не убедили. Я не считаю, что казнь Дэниэла Роббина способна избавить этот мир от новых преступлений. Я не считаю, что люди перестанут убивать друг друга, если мы и дальше будем продолжать казнить преступников. Я знаю, вы не согласны со мной, и Бог не согласен со мной, и весь этот проклятый мир не согласен со мной, ну и пусть. Смотреть в будущее, чтобы жить дальше? Я уже это сделала. Я совершила этот шаг, и оттуда, где я теперь нахожусь, казнь Дэниэла Роббина представляется мне полной бессмыслицей, ибо она никому не нужна.
Пастор Уайт почесал грудь.
— Похоже, вы его простили. Я вас правильно понял? Вы простили убийцу собственного сына.
— Думаю, Кэрол уже сказала вам об этом.
— Что ж, тогда мне все понятно. — Пастор Уайт на минуту задумался, и Ирен поняла, что он не ожидал от нее таких слов. — Как бы вам сказать, сестра Стенли, прощение — это уже другая история. Неудивительно, что вы такая взвинченная.
— Прошу вас, не надо.
— Нет, действительно. — Пастор задумчиво потрогал свои бородавки, словно хотел убедиться, что они на месте. — То есть вы не держите против Роббина никакого зла? Совершенно никакого?
— Да, никакого.
— И вот теперь, когда дата казни назначена, какие чувства это вызывает в вас?
— Я уже вам сказала, что я против казни. Потому что она не имеет смысла. Это лицемерный и отвратительный акт. Он не вернет мне моего сына, зато черным пятном ляжет на его светлую память.
— Понятно, — улыбнулся пастор, словно наконец разгадал загадку. — Вот в чем, оказывается, заключается зло. Поймите, казнь Дэниэла Роббина не имеет к светлой памяти вашего сына никакого отношения. Ровным счетом никакого. Потому что хранить светлую память о сыне — это ваша работа. Ваша и Нэта. А вот наказать Дэниэла Роббина — это всецело в руках его Создателя. Вам же остается только молиться, моя милая. Молиться за его душу. Это все, что вы можете для него сделать. Это все, что вы можете ему дать. И если уж на то пошло, это все, что ему нужно.
— Неправда, ему нужно не только это. Поймите, пастор, во всем мире у него никого нет. Никого, ни единой души, — сказала Ирен и, повернувшись к раковине, взяла швабру и ведро и отнесла их в кладовую.
— Что вы сказали?
— Ничего.
— Ирен Стенли, вы хотите сказать мне, что вам его жаль? То есть простить — это одно, но, чтобы питать к нему жалость, пусть даже всего на одну унцию, простите, но это уже нечто совершенно иное.
